Железная дорога
Шрифт:
Обо всём этом я узнала, к сожалению, слишком поздно.
Но, видно, не всё удалось разнюхать расторопным членам семьи, если через несколько лет Дидан начал возрождать компанию. И тут следующий удар, и опять связанный со мной. Он узнал о том, что я в одиночку барахталась изо всех сил, чтобы накормить-одеть-обуть детей, что с акциями его сыновья обвели меня вокруг пальца в то время, как я считала его горячим каталонским парнем, что злополучное письмо я писала под давлением, ограждая детей, и собираясь его вскоре дезавуировать. Добрый Дядя узнал также, что самой тяжёлой утратой
Когда Братья рассказывали об испанских похождениях престарелого Казановы, сердце мне подсказывало: что-то тут не так, нужно рвануть в Деревню, в наш дом с камином и джазом — он там. Он и был там. И почему я не поехала? Дидан несколько лет анахоретом прожил в Деревне, потом принялся восстанавливать свои расстроенные дела. Сначала он действовал через посредников, потом, когда машина со скрежетом сдвинулась с места, стал заявлять о себе.
Первым, с кем Дидан встретился после нескольких лет затворничества, был Володя — свидетель наших с ним отношений с первого дня моего появления в Москве. Старые друзья, как прежде, сидели с коньячком в Володиной квартире на Баррикадной, где ещё сохранились некоторые из моих портретов, разговаривали «за жизнь'; но, в основном, речь шла обо мне
— Что же я, старый козёл, не женился на Женьке, когда она родила мне сына?! — сокрушался Ди. — Теперь всё было бы по-другому.
— И, правда, почему, старый ты козёл?
— Понимаешь, я изначально решил, что не буду портить ей жизнь. Сам подумай: к сорока годам, когда она только-только в женскую силу войдёт, мне уже стукнет семьдесят пять. Ну, и на хрена тогда козе баян?
— Дожить до семидесяти пяти, это ещё суметь надо.
— Да Женька и сама всё понимала, и замуж за меня не рвалась.
— Это ты зря. Нехорошо выдавать секреты, но раз такое дело...Я знаю точно, от самой Жени, что она отчаянно страдала из-за двусмысленности своего положения.
— Страдала?! Но ведь она ни разу ни словом, ни намёком...
— Димка безнадёжно женат. — Так ответила Елена Николаевна на мой вопрос, насколько серьёзны её отношения с Главным Мужчиной Последних Двух Лет.
Разговор происходил, когда она, нервничая и прихорашиваясь, ждала в выборгской гостинице приезда Дидана.
— На него в семье навешано столько обязательств, что он поневоле чувствует себя главой большого прайда. На нём лежит ответственность не только за жену и детей, но и за кучу племянников, тётушек, кузенов, внучатых племянников, деверей и шуринов. Без Дмитрия-ата не решается ни одна сколько-нибудь заметная жизненная проблема. Догадываюсь, что он искренне считает: стоит ему выйти из игры, и строение, бережно поддерживаемое им столько лет, рухнет и похоронит под собой множество ни в чём не повинных беспомощных людей. Но, насколько я знаю, там нет ни калек, ни вдовиц с сиротами.
— Если он лев — глава прайда, то его жена должна быть львицей. Вы не боитесь, что она узнает о ваших отношениях с Дмитрием
— Ей начхать, где он и с кем. Не я, так другая — какая разница. Она так хитро повязала Димку бесчисленными узами внутри большой семьи, что собственно супружеские отношения уже не имеют большого значения — никуда он от неё не денется. Вот зачем бабе мозги нужны. Я подозреваю, что у Димки с женой или вообще ничего давно не происходит в койке, или что-то там ещё случается по большим праздникам — и что? Семья отдельно, любовь и секс отдельно.
И Елена Николаевна пустилась в пространное полушутливое рассуждение о роли матрон и гетер на различных стадиях развития общества.
То-то и оно: статус главы благородного семейства перевесил и тот грустный факт, что мой Алёшка находился на положении бастарда. А я со своим неопределённым положением, вернее, определённым выразительным словосочетанием «внебрачная связь», должна была смириться.
После встречи с Володей он вернулся в Деревню, лёг на диван и больше с него не встал — несколько дней он умирал в полном одиночестве, пока из Питера не вернулся Жора и не вызвал «скорую». Тогда мой Дима продолжил умирать уже на людях. Я подъехала к дому, когда машина «скорой» выруливала из двора, увозя его тело.
Стояла тихая зимняя ночь. Звёзды, за все годы без Дидана впервые обнаруженные мной там же, где я их видела в последний раз — над этим самым домом, большие и маленькие, изо всех сил утешали меня.
Жора, сильно постаревший, сникший, провёл меня в дом и оставил одну: «Вот ты и приехала». Камин, джаз, медвежья шкура — всё было на месте, но давнишнее неблагополучие смотрело на меня отовсюду. Тлен запустения — так написали бы в девятнадцатом веке — коснулся каждой памятной мне вещи.
«И память не в силах согреть в холода. Все нужные ноты уже сыграли».
Какая теперь разница, кто был прав, кто неправ — он умер. Всё кончено.
После того, как мы с Алёшкой, как он посчитал, были окончательно потеряны для него, Дидан потерял вкус к жизни; «дело», занимавшее после нас с Алёшкой почётное второе место в его голове, перестало быть важным.
Ни секунды не сомневаюсь, что ему ничего не стоило круто разобраться с запрещением на встречи с сыном, а он молча отошёл в сторону, поверил, что нам без него будет лучше.
Я растопила камин, улеглась, как раньше, на шкуре, и так, глядя в огонь, пролежала до утра, ни о чём не думая, ничего не чувствуя.
Выборг, тот день, когда я впервые увидела Дидана. После совместного обеда, прошедшего, говоря протокольным языком, в тёплой и дружественной обстановке, немолодые удалились в любовное гнёздышко, на дачу к другу. А я, вместо того, чтобы отправиться на пляж, где меня поджидала весёлая компания новых друзей, студентов-археологов, вернулась в номер, легла на диван, свернулась калачиком и позволила себе, наконец, подумать о том, что заставило меня обратиться соляным столпом при появлении Дмитрия Даниловича.