Железная роза

Ключарев Николай Петрович

После того как Дарья увела Ивана, Андрей Родионович долго не мог успокоиться. Он крупно шагал по кабинету, несвязно бормоча ругательства, с силой швырнул в угол подвернувшуюся под руку бронзовую статуэтку, пнул ногой вздумавшую было приласкаться к нему болонку. Когда возбуждение несколько улеглось, он присел к столу. Кровь, как всегда в минуты гнева, прилившая к голове, стала отходить, и видно было, как щеки и особенно шея постепенно начали бледнеть. Уставившись словно невидящим взглядом в стену, Баташев сидел недвижно, и со стороны можно было подумать, что он задремал,

только рука его с зажатым в ней пером что-то непроизвольно чертила. Когда Андрей Родионович окончательно пришел в себя, он увидел на лежавшем перед ним бюваре написанное в разных направлениях одно и то же слово: «раздел».

Вернувшись к себе, Иван понял, что он переборщил, сказав брату обидные слова о приблудном наследнике, но вслух признаться в этом, а тем более извиниться не захотел, и, когда Дарья Ларионовна спросила, что же произошло между ними, он сухо ответил, что это не ее бабьего ума дело. Та обиделась и ушла.

Наутро Иван Родионович проснулся рано. Несколько минут лежал в постели, припоминая, какое же дело вчера осталось несделанным? Потом быстро поднялся, набросил на плечи халат и сел писать. Перо плавно ходило по бумаге, и, по мере того как росло написанное, росло у Ивана хорошее настроение. Кончив писать, он сложил бумагу, запечатал ее сургучом, приложив к нему именной перстень, и надписал адрес: «Санкт-Петербург, Ея императорского величества тайная экспедиция, господину Берестневу». В письме содержалась просьба о высылке достаточного числа солдат, кои могли бы изловить беглых, разбойничающих в окрестностях Выксуни и имеющих, по всей видимости, связь с Пугачевым.

Ни в тот день, ни в последующие Андрею о письме не было сказано ни слова. Не желая снова вызвать ссору, Иван Родионович решил промолчать о нем, рассудив, что, когда солдаты прибудут, назад их никто не отошлет.

Через две недели нарочный, возивший письмо в Питер, вернулся с ответом: московскому генерал-губернатору указано выслать на Выксунь для поимки беглых отряд конных улан. Командовать ими назначен родственник Потемкина гвардейский полковник граф Дмитрий Шепелев.

Если бы раньше Рощин знал об этом, послушался бы Парфена и не медлил с нападением на баташевские хоромы, как было замыслено, но он не торопился. Причиной тому была боязнь увидеть в доме Баташева Наташу.

Когда Парфен снова стал говорить ему о том, что надо торопиться, Василий ответил:

— Баташевых надо бить без промаха. А к этому след хорошо подготовиться, все разузнать. Тимоха на Выксунь ходил — чуть не испортил все. Теперь я так считаю, что надо нам сходить в Велетьму. Знакомый там у меня есть. Павел Ястребов. Пойдешь со мной?

— Я не против.

— И еще скажу: мала наша ватага. Как смотришь, если Митьку в ближние деревни послать? Охотники пособить нам, чай, найдутся.

— Дело говоришь. Осторожность только надо соблюсти.

На другой день Митька направился выполнять поручение Рощина. Оставив в лагере за старшего Тимоху, пустились в путь Василий с Парфеном. До Велетьмы они добрались лишь к вечеру. Постучавши в крайнюю избенку, Василий спросил, где живет горновой мастер Павел Ястребов.

— Тут и живет, —

ответил женский голос. — А вам пошто его надобно?

— Люба, что ль? — спросил Рощин.

— Господи Исусе! Ты кто такой, что меня знаешь? С Выксуни? Иль с деверем опять что стряслось?

— Рощин я. Открой, Любаша!

Ничего не ответив, та ушла в избу.

— Боятся, — тихо сказал Рощину стоявший сзади Парфен.

В тесных сенцах показался свет. Дверь тихо приоткрылась.

— Проходите в избу! — торопливо промолвила Люба.

Павел был на заводе. Заперев дверь, Люба поставила лучину на шесток и забросала Рощина вопросами:

— Отколь идете? Где пропадали? На Выксуни не были? А Митька где?

Взглянув на Парфена, Рощин ответил:

— Издаля идем, Любаша. На Выксунь, может, зайдем, может, нет. С Павлом вот повидаться надо.

— После смены придет. Теперь уж недолго. Ой, да что это я? Вы ведь поесть, поди, хотите?

— Не отказались бы.

Половину избушки занимала сложенная по-белому печь. К двери от нее под потолком висели полати. Вдоль стены шла широкая скамья.

Ловко орудуя рогачами, Люба говорила:

— Сейчас я щец горяченьких вам налью. С грибами у меня щи-то. Павел сильно любит такие.

Налив большую деревянную чашку, она поставила ее на стол, положила ложки, нарезала аппетитно пахнувшего хлеба.

— Ешьте, гости дорогие!

Став у печи и подперев груди руками, Люба молча смотрела, как проголодавшиеся за длинную дорогу Василий с Парфеном хлебали дымившиеся щи. Когда чашка опустела, она убрала со стола и присела на лавку. На полатях завозилась, глухо закашляла старуха.

— Жива свекровь-то?

— Слава богу. Прибаливать только стала.

— Детишек-то один или еще есть?

— Двое. Завтра поглядите, какие!

— До завтра мы не останемся. Нам Павла повидать, да и снова в дорогу.

За хлопотами Люба забыла, что Рощину нельзя показываться на людях. Вспомнив, как во время казни на Выксуни зачитывали и Ваську на вечную каторгу за бунт, она замолчала. Не заговаривали и они. Так прошло с полчаса. Наконец, на улице послышались шаги. Тихо звякнула щеколда у ворот.

— Павел идет!

Люба вышла навстречу мужу.

Прямо от порога Ястребов обрадованно спросил:

— Василий? Живой?

Рощин поднялся с лавки.

— Живой, Герасимович!

Они обнялись.

— А это кто с тобой?

— Побратим мой названный. Парфеном кличут.

— Значит, и мне гость дорогой. Любаша, поужинать бы нам.

— Мы уже поели без тебя, не вытерпели.

— Ну, тогда подождите, я немножко поснедаю. У домны проголодался.

Люба дождалась, пока муж поужинает, составила чашки со стола на шесток, поправила в светце лучину и забралась на печку спать.

— Ну, рассказывай, где скитался, куда путь держишь, каким ветром сюда занесло? — спросил Павел, подвигаясь ближе к Рощину. Не перебивая, выслушал он Василия. Лишь в том месте, когда тот рассказывал, как они нападают на купеческие баржи и грабят их, Ястребов сделал такое движение, словно хотел что-то вымолвить, но так ничего и не сказал.