Железная звезда

Силверберг Роберт

— Он ответил тебе сразу же?

— Да.

— Ну, на самом деле это невозможно. Икарус находится на расстоянии девяноста трех миллионов миль отсюда. В радиопередаче должна возникать примерно восьмиминутная задержка. Понимаешь? Ты задаешь ему вопрос. Восемь минут на то, чтобы луч достиг Икаруса, и еще восемь минут, чтобы ответ вернулся обратно. Он никак не мог разговаривать с тобой в реальном времени. И все же, по твоим словам, так оно и было.

— Может, это только кажется. Может, это совпадение — то, что его слова кажутся ответом на мой вопрос.

— Может быть. Или петля во

времени, создающая этот эффект, каким-то образом съедает задержку. Я хочу сказать, что искать смысл тут бесполезно. Тем или иным способом луч доносит логически последовательную информацию. Не знаю, как это получается. Это просто есть. Если имеешь дело с невероятными вещами, возможно любое объяснение. Почему бы не предположить, что наши голоса они слышат из воздуха? — Хедли нервно рассмеялся или закашлялся.— Однако монгол остается на линии дольше всех других, поэтому ты нам нужен — чтобы попытаться установить с ним реальную связь. Ты говоришь на его языке. Ты можешь подтвердить, что все наши заявления — чистая правда, как бы дико это ни звучало. Ты можешь побеседовать с парнем, который живет шестьсот лет назад, узнать, где он на самом деле и что, по его мнению, происходит. А потом рассказать обо всем нам.

Я украдкой взглянул на настенные часы. Половина первого. Не припомню, когда я в последний раз бодрствовал в такой поздний час. Я веду спокойную, размеренную жизнь, я уже тринадцать лет как профессор, у меня докторская степень, Вашингтонский университет, кафедра китаистики.

— Надевай шлем,— сказал Хедли.— Мы вот-вот поймаем сигнал.

Надевая шлем, я думал об этом маленьком спутнике связи. О том, как он трудолюбиво кружит вокруг Солнца, пролетает сквозь невообразимый жар, немыслимые волны жесткого излучения, но тем не менее остается цел. О том, что сейчас он находится на дальней стороне орбиты и делает невероятное: посылает электромагнитные сигналы из далекого прошлого в мою голову.

Потрескивание и скрип возобновились. Потом из шума и мрака прорезался голос монгола. Он звучал ясно и четко.

— Где ты, голос? Говори со мной.

— Здесь,— ответил я.— Ты меня слышишь? Скрип, визг, шипение. Потом:

— Голос, что ты такое? Смертный или князь Господина? Последние слова поставили меня в тупик. Я достаточно хорошо владею языком халха, но возможности говорить на нем имел мало. К тому же здесь существовала проблема контекста.

— Какой господин? — спросил я в конце концов.— Какой князь?

— Есть только один Господин,— с невероятной силой и убежденностью ответил монгол, выделяя каждый слог; в его тоне отчетливо прозвучала и заглавная буква.— Я Его слуга. Ангелосы — его князья. Ты ангелос, голос?

Ангелос? Это греческий. Монгол спрашивает меня, являюсь ли я ангелом Божьим?

— Я не ангел, нет,— ответил я.

— Тогда как же ты можешь вот так со мной разговаривать?

— Это как бы...— Я замолчал. Не мог вспомнить, как на языке халха будет «чудо». В конце концов нашел выход.— Это по высокой милости небес. Я говорю с тобой издалека.

— Насколько издалека?

— Скажи мне, где ты. Хрип, треск, свист.

— Повторяю. Где ты?

— Новый Рим. Константинополь. Я удивленно вытаращил глаза.

— Византия?

—

Византия, да.

— Я очень далеко оттуда.

— Насколькодалеко? — настойчиво повторил монгол.

— Много-много дней езды верхом. Очень много.— Я заколебался.— Скажи, какой сейчас год там, где ты.

Визг, скрежет, бормотание.

— О чем вы разговариваете? — спросил Хедли.

Я сердито замахал на него рукой — дескать, молчи.

— Год,— повторил я,— Скажи, какой сейчас год.

— Все знают, какой сейчас год, голос,— презрительно ответил монгол.

— Скажи мне.

— Год тысяча сто восемьдесят седьмой от Рождества нашего Спасителя.

Я вздрогнул. Нашего Спасителя? Все более и более жутко. Монгол-христианин? Говорит со мной по космическому телефону из двенадцатого столетия? Помещение вокруг стало расплываться, теряя материальность, словно было соткано из дыма. Локти болели, в левой щеке возникла пульсация. Для меня эти сутки были ужасно долгими. Я устал до того предела, когда стены плавятся, а кости размягчаются. Джо дергался передо мной, словно в пляске святого Вита.

— Как твое имя? — спросил я.

— Петрос Алексиос.

— Почему ты говоришь на халха, если ты грек?

Долгое молчание, нарушаемое только адскими статическими помехами.

— Я не грек,— пришел наконец ответ.— По рождению я монгол-халха. Но меня вырастили христиане среди христиан. С одиннадцати лет, с тех пор, как отец послал меня к воде и я был взят. Раньше меня звали Темучин. Теперь мне двадцать, и я познал Спасителя.

Хватая ртом воздух, я прижал руку к горлу, будто его пронзило прилетевшее из тьмы копье.

— Темучин...— с трудом выговорил я.

— Мой отец, Есугей, был вождем клана.

— Темучин,— повторил я, качая головой.— Сын Есугея.

Вой. Бульканье. Шипение.

Потом ни помех, ни голоса, лишь мертвая тишина.

— С тобой все в порядке? — спросил Хедли.

— Похоже, пропал контакт.

— Да, только что прервался. Ты выглядишь так, будто у тебя закоротило мозг.

Я дрожащими руками стянул с себя шлем.

— Знаешь, может быть, та французская женщина — действительно Жанна д'Арк.

— Что?

— Это вполне возможно,— устало ответил я.— Все возможно, не так ли?

— Черт побери, что ты хочешь сказать, Майк?

— Почему бы ей не быть Жанной д'Арк? Послушай, Джо. Теперь я тоже свихнулся, прямо как ты. Знаешь, что только что случилось со мной? Я разговаривал по твоему треклятому телефону с Чингисханом.

Я сумел урвать несколько часов сна, отказавшись рассказывать Хедли что бы то ни было, пока не отдохну. Мой тон не оставил ему выбора, он понял это мгновенно. В отеле я погрузился в сон, словно кит в морские глубины, надеясь не вынырнуть на поверхность до полудня. Однако укоренившаяся привычка взяла свое, и я проснулся в семь, окончательно и бесповоротно, не чувствуя себя отдохнувшим. Позвонил в Сиэтл и сказал Элейн, что задержусь в Лa-Джолле немного дольше, чем рассчитывал. Она забеспокоилась. Не из опасения, что я могу пуститься во все тяжкие — нет, только не я! — но потому, что голос у меня звучал как с похмелья.