Железноцвет
Шрифт:
Проклиная позвонки, я карабкаюсь вслед за ней. Благодаря своей жалкой инвалидности, я получаю возможность получше рассмотреть ступени и, приглядевшись, замечаю разводы, покрывающие их. Что-то тащили по этой лестнице, и это что-то отчаянно сопротивлялось, маша руками и оставляя на стенах маленькие бурые пятна. Сегодняшняя операция мне теперь вообще перестала нравиться. С тех пор, как Алхимик исчез, вещи в городе с каждым днем происходят все более странные. Не люблю странного.
Прямо от лестницы начинается короткий коридорчик, заткнутый тяжелой стальной дверью, закрытой на засов. Из коридора проемы ведут в отдельные комнаты.
– О, “Рубин”, – Зоя указывает на ящик, стоящий в углу комнатки. – Цветной, кажется. Хорошо устроились.
– Ага, – без энтузиазма отвечаю я.
У меня в детстве был цветной, когда мы в Питере жили – полуметровая плазма.
Отдельная дверца ведет из спальни в санузел казарменного уровня. В санузле висит забрызганный и заботливо склеенный постер с Эльвой Кусанаги.
Во второй комнате оказывается рабочий кабинет: впритык два стола, на одном – зачехленная печатная машинка и всякая канцелярская утварь. Ящики столов раскрыты настежь, некоторые валяются на полу. От бумаг, некогда заполнявших их, не осталось и следа.
Я смотрю больше не на это барахло, а на свою новую знакомую. Зоя тщательно осматривает пороги и не заходит никуда до тех пор, пока не осмотрит всю комнату сквозь прицел. Она движется неторопливо и непринужденно, так, что наши сектора обстрела идеально складываются. Иногда ее рука рефлекторно тянется к плечу, пытаясь ухватить что-то, что должно быть закреплено на нем – что-то такое, что можно на всякий случай закатить в подозрительную комнату. Ее явно не учили штурмовать здания министерств, забитые спеленутыми взрывчаткой заложниками. По ту сторону мушки Зоя ожидает увидеть не студента с берданкой в трясущихся руках, а облаченного в броню мотострелка, который будет стрелять в нее и не промахнется, если она не изрешетит его первой – сквозь все, что окажется на ее пути. Зоя младше меня от силы года на три, но это ощутимая разница – она выросла во время, уже окончательно простившееся с полумерами.
Все самовольное строительство вылетает из моей головы в тот момент, когда я открываю черную дверь. Тяжелый засов поднимается без скрипа, и в ноздри сразу бьет невыносимо резкий запах формалина. Закашлявшись, Зоя закрывает нос рукавом. Лучи закатного солнца пробиваются сквозь заколоченные окна, и от них картина, которая предстала моим глазам, становится только более зловещей.
Передо мной стоят четыре огромные ванны, до краев наполненные раствором, запах которого я услышал с улицы. В центре комнаты возвышается крестообразный блок научного вычислителя – вроде тех, что в ОКБ стоят. Мне, впрочем, не до вычислителя. Мой взгляд прикован к ваннам.
В каждой из ванн лежат по два человека с истощенными, как у каналоармейцев, лицами. Не похоже, чтобы кого-то из них еще можно было реанимировать. Сверху ванны прикрыты брезентом, скрывающим тела мертвецов. Видно только, что все они уложены спинами друг к другу; их головы лежат на краях ванн. От этих краев к центру комнаты тянутся длинные, телесного цвета трубки.
– Блять, – только и говорит Зоя.
Она возвращает пистолет в кобуру, и мы проходим в комнату.
– Это как так, а? – спрашивает она, приподнимая брезент с одной из ванн.
– Как – понятно… – мрачно говорю я, подходя поближе. Зоя срывает брезент, и я наклоняюсь над незыблемым слоем формалина.
То, что я
– Зажмурились часов десять назад, – говорит Зоя, склонившись над ванной.
Из объемистого подсумка с крестом, висящего на ее ремне, она извлекает пару одноразовых перчаток и тщательно осматривает голову трупа. Потом она берет щипцы и при их помощи разжимает формалиновому ныряльщику челюсти.
– Ты смотри, какие язвы, – бормочет Зоя, – и лимфоузлы накрылись. Острый микоз. Похоже, этот болел тубиком и саркомой Капоши, как минимум, – заключает Зоя. – Скорее всего – на фоне СПИД.
– До войны училась, или уже в учебке?
– На практике.
– Тогда осмотришь остальных подводников. Я займусь сращивателем.
– Чем-чем ты займешься, развратник?
– Сращивателем.
От каждой пары мертвецов к центру комнаты идет тонкая кожаная трубка, более всего напоминающая младенческую пуповину. С одного конца она подсоединена к черепам трупов, а вот с другого…
Цвета свернувшейся крови, этот странный предмет обхватывает примерно половину вычислительного агрегата, словно удав, натянувший себя на задушенную жертву. Его несомненно органической природы облик у непосвященного вызовет иррациональное, животное отвращение. Не беря в расчет размеры, сращиватель отдаленно похож на какой-то орган – печень или желудок, например. При этом, сквозь его поверхность явственно проступают ребра. Пересекаясь с венами, толстые провода извиваются под его обвисшей кожей.
– У этого зубы сгнили до корней, десны аж посинели, – докладывает Зоя. – На бедрах все вены забиты. В паху – тоже. Такими иголками не в поликлинике колют, Петя.
– Копай дальше.
– Всегда вот такой хуйней занимаешься?
– Приходится. Вообще-то не совсем моя специальность.
– А мне-то вообще каким боком?! Как всегда, блять: художник трубы кладет, боксер моторы чинит, товаровед – на тумбочке… – начинает расходиться Зоя, но потом вдруг резко меняет тему. – Знаешь, про вас ведь кучу всяких ужасов рассказывают, – говорит она.
– Про нас – про Управление?
– Угу. Я думала – по рогам тебя узнаю.
Я усмехаюсь.
Страшась силы, попавшей в руки военных, Кремль выковал свой собственный меч. Начавшись как небольшая охранная организация, моя контора быстро метаморфизировала в нечто совсем иное. На третий семестр, наше курсантское физо вдруг выросло с двух до двенадцати часов в неделю, а бесполезные предметы уступили место Тактике малых подразделений и Курсам пехотных снайперов. Приволокши свой каркас в расположение, я ложился на койку, как в гроб; руки пахли чернилами и порохом. О войне тогда еще только шутили. Мы готовились не к ней, а к противодействию новой и неизвестной силе. Но получилось так, что свои навыки нам пришлось применить гораздо ближе к дому. Вика, прости меня.