Железноцвет
Шрифт:
– Поздно. Посмотри на него.
На наши слова модуль никак не реагирует, продолжая стонать на одной ноте. Совсем мальчишка, бриться ему точно не приходилось. Ни наколок, ни следов от уколов у него нет. Опустив пистолет, я склоняюсь над ним.
– Кто с тобой это сделал? – спрашиваю я, но умирающий только скулит. – Без толку. Мозги спеклись, – говорю я.
– И чего теперь? Не бросать же его, а? Живой же паренек. Был.
– Нет, – качаю головой я, и извлекаю из рукава свой мультиинструмент. – Ты иди, я сам.
– Отвали, – холодно говорит
– Приходилось.
– Не сегодня.
Раскрыв свой подсумок, Зоя достает из него объемистый шприц в стальной оболочке и встает на колени перед ванной.
– Господи, с шеей-то у него что?
– Мы называем это “флейтой”.
Чуть ниже кадыка, горло парнишки вздувается, и из центра новообразования наружу выступают несколько тонких костяных трубок, плотно прилегающих друг к другу. Совсем свежие, еще не успели разрастись. Поэтому голосовые связки еще работают.
– От чего это у него? – спрашивает Зоя.
– Побочный эффект… препарата, который использовался для его операции.
Не ляпни лишнего. Ей незачем знать, как близко ты знаком с этим “препаратом”.
– Ну ладно. Как вздулось-то все… помоги мне, а? Подержи его голову, пожалуйста, – просит Зоя.
В моих руках парнишка успокаивается, перестает стонать. В отличие от всех остальных, его швы наложены очень грубо, топорно. Зоя выдвигает поршень, набирая полный шприц воздуха. На тощей, покрытой мурашками шее она находит сонную артерию и, проткнув кожу, вкачивает в нее воздух. Мальчишка всхлипывает тихонько, и Зоя, отложив шприц, ласково обнимает его голову.
– Потерпи еще немножко, сейчас пройдет, – шепчет она. – Вот так…
Под опущенными веками, его глаза движутся в последний раз, и его дыхание перестает греть мою ладонь. Проверив его пульс, Зоя встает с края ванной. Подняв голову, я вижу, что недобрые огоньки пляшут в ее глазах.
– Нашла бы я того, кто это с ним сделал… – произносит она, медленно стягивая с себя перчатки, – он бы сам с себя начал шкуру спарывать, лишь бы мне не даться.
– Пойдем отсюда, – говорю я. – Что тут еще сделаешь?
– С радостью, – кивает Зоя.
***
3-я Сталепрокатная быстро заполняется машинами; выглянув из арки, я замечаю два броневика, окруженных тяжеловооруженными драгунами, а на другой стороне улицы – фургончик с надписью “Живые Цветы”.
– Дальше куда, Петь? – спрашивает Зоя, выглянув из-за моего плеча.
– Ты мне скажи, – говорю я. Из бронерубки контрбатарейного радара высовывается чрезвычайно грязный человек, одетый только в болотного цвета берет. Может быть, оператор станции. Увидев драгун, он поворачивается к ним спиной и наклоняется.
– Мы с Аркашей на одном составе прибыли, – говорит Зоя. – Но у него на жэ-дэ узле какие-то дела остались, так что я к тебе одна поехала. Он сказал – встретимся на Площади 10-го октября. 10-го октября… в честь Зарницы, что ли? Я хуй знает, как туда ехать. Туземцы шарахаются – не спросишь.
– Я покажу.
– Мышкой проскочим.
С рычанием, от которого в округе стонут окна, наша ржавая ракета срывается с цепи и, угостив ошеломленных пешеходов парами солярки, проходит поворот, оставляя улицу позади. На повороте я вижу, что табличка с названием улицы снята, а на земле уже лежит новая. Табличка гласит: “УЛИЦА ИМЕНИ АДМИРАЛА РОМАНОВА”.
Я пытаюсь хоть как-то устроиться на жестком сидении. Обстановка в салоне спартанская; под ногами хрустят упаковки от сухого пайка. За Зоиным сидением валяется “Печенег-СП” без приклада и сошек. Пахнет соляркой, синтетической “Победой” и почему-то ароматным маслом. Зоя сразу же снова закуривает. Мне бросается в глаза то, как Зоя держит сигарету: она неуклюже сжимает ее пальцами правой, покалеченной руки. И следы тоже на них. Она не родилась левшой, это точно.
Зоя вполголоса затягивает что-то про рок-н-ролл, под который танцует вся Югославия, потом замолкает и косится на меня одним глазом. Потом снова смотрит на дорогу. Потом чешет стриженый затылок и опять косится.
– Ну чего? – спрашиваю я.
– Не похож ты на чекиста, Петя, – объявляет Зоя.
– Вот как? А на кого тогда?
– Не знаю. На налетчика.
– На налетчика?
Обычно говорят – “на актера” или, допустим, “на аспиранта” – это если знакомые отца. Обычно ошибаются.
– Ага, – кивает Зоя. – Это всегда по глазам видать. Не важно, какие они. Несистемные у тебя глаза, Петя, негосударственные. Не всеядные.
– Налетчик, значит, – усмехаюсь я. – Много знаешь налетчиков?
Зоя молча кивает. У нее глаза водителя, который тормозит бампером об столбы.
– Ты ведь не отсюда родом? – спрашивает Зоя, со скрежетом меняя передачу. Рык мотора переходит в вой; город за окном начинает смазываться.
– Н… нет. Нет, – помявшись, отвечаю я. – Иногда кажется, что отсюда. Мои перебрались сюда лет семь назад. Перед войной.
Внимание всей страны было обращено на нас. Тогда казалось, что будущее – за поворотом, и руками Леоновых и Ворониных в него будет проложен путь.
– А ты сама откуда?
– Калининград, – отзывается Зоя. Тень пробегает по ее лицу.
– Его вроде давно эвакуировали, или нет?
– Эвакуировали. Только опоздали чуток. Ниче, что я до тебя доебалась? – бесхитростно спрашивает Зоя.
– Ничего.
– А то с Аркашей особо не пообщаешься. Пока сюда ехали, чуть не околела с ним.
Я понимающе киваю.
За окном догорает тягучий закат, предвещая ледяную ночь. Стараясь отвлечься от болтанки и дум о том, какие оскорбления накарябают на моем неизбежно раннем надгробии, я возвращаюсь мыслями к Аркадию. Долгое время я и не подозревал о том, какую роль брат играл в армии Виктора Воронина, и чем он занимался на неправильной стороне западной границы перед самой войной. Все изменилось, когда в альма-матер я получил доступ к комитетским архивам.