Железный ангел
Шрифт:
– На старый Новый год явимся обязательно, – бодро обещаю я. – Готовь свой фирменный холодец…
После чего набираю номер давнего своего приятеля Акулыча. В трубке шум, гам и тарарам: толстый мент с большими звездами отмечает праздник в кругу своей немалой семейки.
– И тебя с тем же, и по тому же месту, – бухтит Акулыч в ответ на мои поздравления. – Я и без всяких-разных корольков знаю, что следующий год принесет мне много-много радости: на пензию выхожу. И ждет меня вечный кайф…
Но
– Слухами земля полнится. Поговаривают, твою соседушку придушили. Сведения верные?
– Верные, Акулыч.
– Грустные дела творятся, птаха. Под самый Новый год людишек жизни решают. Енто как? Получается, нет для курносой ни шиша святого. В такой, понимаешь, день приплелась старая на кривых ногах - и давай косой махать, как заводная, будто другого времени не нашла. Что, пичуга, испохабили тебе светлый праздник?
– Не то слово.
– Хоша, могет, оно и к лучшему. Ежели ентот год закончился для тебя и Анны так погано, значится, наступивший будет легким и беспечальным. Чего тебе и желаю, охламон!..
Отзвонившись, возвращаюсь душой в свою квартиру. Свечи погашены, буднично и устало горит электрический свет.
– Что случилось? – спрашивает Анна. – Мне показалось, что говорили о Жанне. Она убита?
– Странно, я почти не знал ее. Симпатичная девушка, может быть, даже красивая. На чей-то взгляд. Когда ты сообщила, что эта прелестница - зубной врач, здорово удивился: ей только в кино сниматься или манекенщицей быть.
– Я ревновала тебя к ней, – слабая печальная улыбка трогает губы Анны. – Совсем чуточку. Думала, она такая молодая, ты наверняка увлечешься.
– Брось, – нежно глажу ее пальцы. – Мне кроме тебя никто не нужен. И вообще она не в моем вкусе. Честное-пречестное.
– Нехорошо завершился прошлый год, – качает головой Анна. – Дурной знак.
– Ошибаетесь, пресветлая королева. Акулыч, например, считает, что эта смерть предрекает безоблачный 2011-й. А я, между прочим, Акулычу верю.
– Что ж, ты веришь ему, а я – тебе, – Анна улыбается, хотя и не слишком радостно. – Будем считать, что так оно и есть… Не будешь против, если мы уснем?..
* * *
Первое января тянется донельзя скучно. Мы с Анной завтракаем. Потом мою посуду. В полтретьего обедаем, и опять прополаскиваю посуду.
В декабре уже миновавшего года я решил вернуться к частному извозу. И сегодня – чего тянуть? – собираюсь отправиться на поиски пассажиров. Но днем вряд ли отыщутся желающие прокатиться в моем «такси». Приходится терпеть до вечера.
Около шести выхожу на промысел.
Покидаю свою квартиру – и на слабо озаренной лампочкой лестничной площадке обнаруживаю парнишку, стоящего возле Жанниной двери. Пацан с тупым изумлением воззрился на бумажную ленту
Увидев меня, спрашивает потерянно:
– А что с Жанной?
У него голубые глаза, девичье пухлое личико. Под расстегнутой красной курткой – синий свитер. В руке – упакованные в целлофан белые розы.
– Умерла, – отвечаю сухо. – Убита.
Он глядит на меня бессмысленно, как идиот, точно выключен звук, и он только видит движение моего рта, но не слышит, что я произнес. Наконец, не понимая, не веря, выговаривает розовыми пацанячьими губами:
– То есть – как?
Вместо ответа пожимаю плечами.
– Кто ее?.. – допытывается он хрипло.
Впрочем, «допытывается» – слишком сильно сказано. Похоже, он задает вопросы по инерции, чтобы хоть что-то сказать.
Мимикой и жестами демонстрирую абсолютное неведение.
Он молча поворачивается и начинает медленно, как слепой, спускаться по лестнице.
– Эй, погоди, – окликаю его.
Оборачивается. Смотрит бессмысленно снизу вверх своими потухшими голубыми, как бы спрашивая: чего тебе еще надо?
– Пошли ко мне, – почти приказываю я. – В таком состоянии ты до дома не доберешься, отбросишь коньки под первой попавшейся машиной.
– А может, я этого и хочу? – еле слышно роняет он.
– Э, нет, приятель, такого я тебя не отпущу, и не надейся. Если помрешь под колесами, это еще полбеды. А если станешь калекой? Только представь: всю оставшуюся жизнь провести в инвалидном кресле. Устраивает тебя такая перспектива?
Бесцеремонно хватаю хлопчика за руку, тяну вверх. Сопротивляется он вяло, как бы по инерции.
Вталкиваю в свою квартиру. Анна, показавшись из гостиной, удивленно смотрит на нас. Машу ей рукой: не мешай.
– Раздевайся, – говорю парню. – Я за тобой ухаживать не намерен. На…
Швыряю ему тапки.
Медленно, словно загипнотизированный, парнишка стаскивает куртку, переобувается, заторможенно двигается на кухню, плюхается на табуретку и застывает, как мертвый.
– Мне спиртное нельзя, за рулем, а тебе налью.
Достаю заветную бутылку армянского коньяка, которую любовно храню в шкафчике, и, изнывая от приступа скупости, наливаю парню стопарик. Он выпивает залпом. Предлагаю остатки новогоднего пиршества – отрицательно мотает головой.
После второго стопаря щеки хлопца розовеют, глаза оживают, обретают блеск и осмысленность.
– Тебя как зовут?
– Константин… Костя.
– Послушай, Костя. Я – бывший мент. И бывший частный сыщик. Это я к тому, что человеческих страданий навидался – выше крыши. Многие мне в жилетку плакались. И ты поплачь, не стесняйся, все останется между нами.
То ли мои слова благотворно на него действуют, то ли выпитое, но глаза хлопчика заволакиваются слезами. Создается впечатление, что он смотрит на меня из-под воды. Парень моргает и отворачивается.