Железный человек
Шрифт:
– Но почему, ради всего святого?
– Вы помните фильм «Терминатор»?
Финиан исторг мучительный стон.
– Не может быть.
– Я пришёл из кино и первым делом купил себе куртку. В точности такую куртку. Я коротко остригся и завёл себе такие же тёмные очки. Я ходил по городу и воображал себя таким машино-человеком. К моменту, когда появилась вторая серия, я сам уже был им.
Тут среди облаков размылось светлое пятно, предвестие голубого неба, и на нас пролился слабый солнечный свет. К запахам порта примешалась вонь плохо сгоревшего дизельного топлива. Финиан молчал. Я на миг забыл о нём и говорил только
– «Человека в шесть миллионов долларов» я мог смотреть в детстве бесконечно. Я думаю, это была своего рода компенсация того, что я рос без матери. Я страшно любил этот фильм. Я сидел перед телевизором в благоговении, с каким другие, возможно, преклоняют колени перед алтарём, и имел одно-единственное желание: быть человеком в шесть миллионов долларов. – Я покачал головой. – И вот он я. Разве не по таинственным законам развивается жизнь? Как наши желания формируют её; даже те, которые нам не во благо?
Чайка нагло приземлилась прямо у наших ног, с вызовом посмотрела на нас и, оскорблённая нашим невниманием, гордо зашагала прочь.
– Зачем вы мне это рассказываете? – спросил Финиан.
Я посмотрел на него, хотел объяснить ему это, но когда попытался сформулировать, мне ничего не пришло в голову. А мне в тот момент это было почему-то важно. Но я не мог бы объяснить, почему.
Вот уж это я всегда ненавидел: сидеть дурак дураком, когда от тебя чего-то ждут, а ты не знаешь, что сказать.
– Я приду, – сказал я вместо этого. – В понедельник.
Он посмотрел на меня долгим взглядом, и мне показалось, что он остался доволен моим ответом. Он коротко кивнул, встал и пошёл прочь, ни разу не оглянувшись.
17
Что пользы человеку от отпущенных ему восьмидесяти лет, если он растратил их впустую? Он не жил по-настоящему, он лишь пребывал в жизни, и он не умер поздно, а просто очень долго умирал.
Большинство моих воспоминаний о товарищах по проекту связаны с нашим пребыванием в Лесном лагере. А ведь мы пробыли там всего лишь несколько недель, самое большее три месяца. А при взгляде в прошлое этот период кажется бесконечным. Мы тогда знали в общих чертах, что нас ждёт, уже подписали соответствующие обязательства и так далее, и нас привезли на этот опорный пункт посреди дремучего леса. Мы тренировались, чтобы оставаться в форме, и подвергались всё новым и новым обследованиям, приборами, каких никто из нас до тех пор не видел. Кроме врачей и военных, там было полным-полно очкариков, у которых нагрудные карманы белых рубашек топорщились от калькуляторов и шариковых ручек, с нами они не говорили ни слова, только с врачами. В центре опорного пункта находилась закрытая зона, доступа к которой у нас не было, только у очкариков, и я допускаю, что именно там проходили окончательную шлифовку и доводку технические разработки, которые должны были дать нам дополнительные преимущества.
До нашего сведения доводили время от времени лишь самое необходимое, и против этого правила нам нечего было возразить, поскольку лишь благодаря нашей неосведомлённости мы имели возможность увольнений в город, причём каждый вечер, включая транспорт. Дорога к опорному пункту предназначалась для военных, несколько миль она тянулась по лесу, а потом начинался город, большой, шумный, порочный, полный ярких соблазнов, кинозалов, ресторанов, дискотек, баров и борделей. В кино тогда шли «Человек
Я думаю, это тоже входило в тайный умысел всего этого предприятия. Мы должны были превратиться в спаянный коллектив, чтобы потом без лишних отвлечений сосредоточиться на тех перегрузках, которые нас ждали.
Ибо когда обследования и обмеры наших богоданных тел подошли к концу, всё переместилось в секретный госпиталь Железного Человека. Вокруг госпиталя были сотни миль пустыни, и отныне нам предписывалось воздержание. Отныне мы были полностью заняты процедурами, которые должны были сделать из нас киборгов. И это были болезненные процедуры.
За это время только один раз застукали Вернона Эдвардса, с медсестрой. У них всё было в полном разгаре, больничная кровать ходила ходуном, скрипела и грохотала так, что, наверное, было слышно в коридоре, однако открывшаяся и затем со стуком захлопнутая дверь не помешала Вернону бурно и энергично довести дело до конца.
Несколько дней после этого в дезинфицированных коридорах царила неприятная тишина. Вернон вернулся к нам в спальный зал, и мы встретили его как героя, а вот провинившаяся медсестра бесследно исчезла.
– Да ведь это же идеальный случай, а? – прокомментировал Вернон. – Ты с ней забавляешься, а потом с тебя снимается проблема, как от неё избавиться. – Я так и вижу его перед собой: он лежит, закинув руки за голову, на лице широкая, довольная ухмылка. – Удовольствие без вины и раскаяния, братцы, что может быть лучше? Настоятельно рекомендую.
Я не могу припомнить, чтобы он хоть раз говорил о женщине хорошо или просто снисходительно. Для него женщина оставалась добычей, которую он пригвоздил, и точка. А когда он получал то, чего добивался, его интересовало только одно: как бы ему поскорее выпроводить женщину из постели.
И вот я спрашиваю себя, не было ли у нас на самом деле просто страха перед женщинами. Не хотели ли мы стать сильными в надежде, что в один прекрасный день дорастём до них и отнимем у них власть, какую они имеют над нами. И в этом стремлении мы пролетели выше цели. Мы стали такими сильными, что больше не годились для секса. Не говоря уже о любви.
Я притащился к себе домой и несколько часов ничего не делал, просто сидел и ждал. Нет, вообще-то я не ждал. Я просто сидел. Мои старые шрамы болели, что случалось теперь с ними всё чаще, особенно к перемене погоды. Это такое ощущение, будто кто-то застёгивает и расстёгивает у тебя под кожей «молнию», в иные моменты больно тянет, в другие щиплет и тычет, причём не поймёшь где – от макушки до пяток. Только левому боку приходилось чуть полегче. Я устал, и мозг мой кипел от мыслей. Воспоминания поднимались со дна, из самой глубины. О моём отце, который меня вырастил. О матери и о том, как она нас бросила. Причём отец втайне, казалось, был рад, что избавился от неё. Они не разводились, но он практически никогда не говорил о ней, и я не могу припомнить, чтобы он что-нибудь начинал с другой женщиной.