Железный канцлер
Шрифт:
— Но он оказался еще и любимчиком императора, он уже генерал-майор, — сказал Аргамаков и посмотрел на остальных заговорщиков. — Господа, может быть отложить все и посмотреть, что будет?
— Прекратите труса праздновать! — жестко потребовал Беннигсен и тряхнул Аргамакова за плечи.
В иной ситуации должен был последовать вызов на дуэль, но не сегодня.
— Да, да, конечно, Зимний дворец уже наш, вы правы, да. Семеновцы его высочества Александра Павловича взяли дворец по свою охрану, тут же господа офицеры из Преображенцев, есть с десяток измайловцев. Я вам не нужен, все посты уже наши, да, да, — плац-майор
— Вперед! — закричал Беннегсен, понимая, что все эти досужие разговоры только мешают делу, лишь только бросив Аргамакову. — Не увижу в спальне Павла, всего лишь вызовом на дуэль не обойдется!
Они задержались и вторая группа офицеров уже зашла в Зимний дворец. Но их не пустили к проходу в саму спальню императора. И не потому это сделали, что охраняют государя, а чтобы более родовитые и именитые люди совершили цареубийство.
Так что все идет нормально. Ну кто придет спасать императора, если Пален приказал всем войскам петербургского гарнизона оставаться на местах при любых обстоятельствах? Генерал-губернатор командует гарнизоном. Многие офицеры и сами заговорщики, часть командования «закроется» приказом, чтобы не участвовать ни на чьей стороне. А есть те, кто сейчас воюет, хотя гвардейские части почти что и не задействовали в военных действиях.
Во дворе Зимнего дворца творилась сущая вакханалия. Солдаты пили, офицеры пили, вокруг кричали «Виват», вообще не понять по какой причине. Император жив, он может слышать, что твориться, несмотря на то, что возле его окон спокойно. Никакой организованности. Все должно было быть тихо, но так сложилось, не отступать же, уже невозможно без урона чести показать спину.
— Быстрее! — потребовал Беннигсен.
— Господа, мне нужно отлучиться, — неуверенно сказал немного протрезвевший на морозе вице-канцлер Панин.
— Господин вице-канцлер, поспешите все же с нами, чтобы уже завтра стать канцлером, — зло прошипел Беннигсен.
Леонтий Леонтьевич хотел сказать намного жестче, но статус Панина был слишком высок. Это сейчас многое позволительно и заговорщики показали свой истинный характер, поправ нормы морали. Но завтра наступит отрезвление и обиды могут вспомниться.
— Мы опаздываем. Если к Павлу зайдут офицеры… — Беннигсен хотел сказать, что они не решаться убить императора, но промолчал.
Даже сейчас такие слова не стоит говорить, по крайней мере, столь часто. Когда заговорщики шли по Английской набережной, криков было много, бунтовщики не стеснялись, храбрились, подбадривали друг друга. Но тут уже дворец и даже Беннигсен ощущал некий трепет.
Заговорщики подымались по центральной лестнице, на первом этаже дворца уже были офицеры-гвардейцы-заговорщики. Несмотря на то, что на караул заступил Семеновский полк, подчиненный наследнику, можно было увидеть и праздношатающимся офицерами из других подразделений.
«Что-то тут не так!» — подумал Беннигсен, но быстро прогнал эту мысль прочь.
Генерала смутило то, что вокруг было необычно много лакеев и разных слуг. Они подавали офицерам вино, везде, где только можно, на всех столах, стояли подносы с закусками, будто не заговор осуществляется, а нелепый светский раут с общением и весельем. Дам только не хватает. И эту идею опасно подавать в массы, офицеры на подпитье, так что могут и пригласить женщин, явно не своих жен. Все же устраивать
— Господа! — выкрикнул, неожиданно появившийся, Пален.
— А мы уже думали, что вы… — начал было Николай Зубов говорить, но сам осекся.
То, что хотел бы сказать Николай Александрович, могло рассорить его с Паленым, но сейчас не время для ссор между своими. И даже не время для того, чтобы размышлять: кто свой, а кто не очень. Так что обвинения с самоустранении генерала-губернатора не последовало.
— Он у себя. Я никого не пускал в эту часть дворца, но знаю, что император спать изволил, — сказал Пален, а после указал рукой. — Туда, господа! Очистите Россию от скверны! Но сперва…
Пален подал знак лакею и тот поднес ящик с шампанским.
— За нашу волю и честь господа! — провозгласил Пален.
Заговорщики выпили шампанского, а после пошли по анфиладе, к спальне императора. Вход в правое крыло дворца охранялся уже людьми Палена, но никого туда не пускали. То, что должно быть сделано, нельзя доверять ни солдатам, ни кому иному, кроме дворян, причем знатных.
В это время к дворцу уже начали стекаться люди, в основном это были те, кто считал себя заговорщиком, или тот, кто знал о заговоре и решил быть ближе к важным событиям, чтобы получить какие-то преференции. Во дворе и на первом этаже Зимнего становилось не протолкнуться.
Пален провожал взглядом решительно настроенных людей. Он видел, как, пошатываясь, заговорщики уходили в сторону расположения спальни государя.
— Бедный, бедный Павел, — сказал генерал-губернатор, после зловеще рассмеялся.
Пален так был увлечен собственными мыслями, упивался предвкушением уже скорого свершения правосудия, что не заметил, как лакей, только что державший на весу ящик с шампанским с уже опустошенными бутылками, поставил свою ношу, покопался в сене, которым был обложен ящик и достал от туда кистень с мешочком песка на конце.
Последовала безмолвная, лишь обозначенная жестами, команда и все лакеи со слугами, находящиеся на втором этаже дворца, сразу у лестницы, подобрались.
— Ух, — успел произнести Пален, перед тем потерять сознания от удара кистенем в голову.
Одновременно были нейтрализованы четверо солдат Семеновского гвардейского полка. Они так же не ожидали атаки, не успели среагировать и были оглушены.
— Убрать! — прошипел Степан, и двое других, якобы, слуг, оттащили Палена за дверь.
А в это время заговорщики, удивленно для себя не встретив никого у спальни государя, ворвались во внутрь.
— Где он? — закричал, будто разъяренный медведь, Николай Зубов.
Беннигсен подошел к ширме, которая закрывала походную кровать Павла, шатнул конструкцию и она с грохотом упала на пол. Часть заговорщиков вздрогнула, а Панин так и вовсе попробовал сбежать, но дорогу заградили иные заговорщики. Никита Петрович хотел прокричать о том, какой он важный и что его нужно пропустить, но не стал этого делать, а пошел в угол спальни, облокотился о стену и сел на корточки, начав тихо плакать. Он тихо причитал, говорил о том, что его подставили, что вообще ничего не хотел, прозвучало даже имя Сперанского. Но вице-канцлер делал это так тихо, что разобрать ничего было нельзя, да и не интересно. Панин был жалок и на него старались не обращать внимание.