Железный канцлер
Шрифт:
— А что он еще не закончился? Какая-то затянутая пьеса, мне не нравится, — отвечал государь.
— Пален, к Александру идите, поддержите его там! — скомандовал я.
Через пять минут мы наблюдали картину, описывать которую я бы не хотел никогда, чтобы не втаптывать в грязь честь и достоинство императорской фамилии. Надеюсь тут нет иностранцев, иначе позора не оберемся.
На центральном входе в Зимний дворец, у лестницы, у распахнутых настежь входных дверях, на самой лестнице, собралось порядка двухсот гвардейцев, в основном семеновцев. Именно им и спешили сообщить о своем восшествии
— Я есть ваш императрица! Поддерживайте я, — волнуясь, от чего акцент Марии Федоровны усугублялся, кричала, якобы, вдова.
— Да куда же вы, матушка лезете? Я наследник, мне и править! — возмущался Александр [ряд источников сообщает, что Мария Федоровна в реальной истории, действительно, кричала, чтобы ее провозгласили императрицей].
— Я есть Мария, могу стать, как Екатерина. Все будет, как при Екатерина, — продолжала кричать Мария Федоровна.
— Но я наследник! Виват, гвардия, мои семеновцы! — кричал Александр. — Батюшка скончался от апокалипсического удара, но я ваш государь нынче.
— Но я уже есть императрица! — последовала очередная, но уже робкая попытка Марии Федоровны переменить ситуацию в свою сторону.
— Уведите мама, ей не здоровится! — потребовал Александр и вновь обратился к гвардии. — Виват! Все будет, как при бабке, виват!
Александр Павлович распинался, кричал, но его не поддерживали. Сын, якобы убитого императора, не понимал, что происходит, но толпа военных безмолвствовала.
— Рассредоточиться и приготовиться, — скомандовал я, хотя это было лишнее, вокруг и так ощетинились ружьями и револьверами лакеи, прибыли уже и повара, и кучера — все мои стрелки.
А на улице раздавались крики и начался фейерверк. Это было знаком, что поддержка прибыла. Аракчеев тут, как и условились.
— Почему молчите, не отвечаете своему императору? — с надрывом кричал Александр Павлович, не обращая внимание на то, что его мать плюхнулась на колени и речитативом быстро проговаривает молитвы, смотря куда-то за спину своего сына.
— Почему молчите, семеновцы? — выкрикнул вновь Александр.
— И, правда, гвардейцы, Виват императору! — выкрикнул Павел Петрович. — Виват мне!
— Папа? — разворачиваясь спросил Александр.
— Я, сын, — отвечал император Павел I Петрович.
Глаза Александра выпучились, а его самого взяли под руки и повели. Чуть позже отец с сыном должны поговорить, но пока задачи другие.
А гвардия, вначале крайне скудно, но, по мере того, как во дворец протискивались некоторые преображенцы, лейб-кирасиры, кричащие в пользу Павла, все громче и громче слушалось под сводами Зимнего дворца «Виват Павел». Скоро кричали уже все, а кто не кричал, тех лакеи пробовали всеми правдами и неправдами, порой, откровенной ложью или силой, оттеснить в сторону. Слуг никто не боялся, а они вязали наиболее строптивых заговорщиков-гвардейцев, да пополняли коллекцию в тайных хозяйственных помещениях Зимнего.
— Виват император Павел! — крикнул я и уже все вокруг подхватили восхваление государя.
Глава 6
Глава 6
Петербург.
2
Улицы Петербурга захватывала толпа. Сотни, нет, тысячи человек, несмотря на мороз и усиливавшуюся метель, шли к центру столицы Российской империи. У стороннего зрителя могло сложиться впечатление, что вот-вот и люди запоют «Марсельезу» — песню французских революционеров, ну а те, кто удосужился прислушаться к тому, что кричат и что именно поют люди, не оставалось бы сомнений, что звучит гимн Российской империи.
— Боже, Царя храни! Сильный, державный, Царствуй на славу, на славу нам! Царствуй на радость нам, Царь православный! Боже, Царя храни! — кричали толпы людей.
В унисон петь не получалось, но то в одном месте, то в другом, вспыхивала песня вновь, как неукротимый пожар, как смиренная молитва, как русский народ — умеющий любить, ненавидеть, но чаще прощать. Люди пели, кричали здравицы государю. И это было… страшно.
Страх обуревал тех, кто ждал окончания этой ночи, чтобы услышать о смерти государя. Страх побуждал к покаянию, самокопанию. А правильную ли сторону принял дворянчик, когда до него донесся слух о заговоре? А правы ли те, кто задумал цареубийство, и не придет ли плата даже за мысли о возможности преступления?
А еще… Многие из еще ныне живущих испугались бунта народного, беспощадного, но не такого уж и бессмысленного, как напишет великий поэт в будущем. Некогда уже не оставалось сомнений, что Пугачев придет в Москву и начнется расправа. Убегали дворяне, сверкали пятки у драпающих из своих поместий Салтыковых, других представителей знатнейших фамилий.
И что теперь? Такой же бунт? Но… Боже Царя храни! И как же звучало это «Царь Православный»! Что? И впрямь Павел Петрович смог воскресить канцлера Безбородко, как о том говорят? Сложно, очень сложно приходилось многим дворянам, они не могли понять, что происходит и что делать. А в таких ситуациях часто думают иррационально, прибегают к мистификации.
Были те, немало таких, кто размахивал саблей и грозился убить всю эту чернь, что посмела выйти на улицы. Но плохо заточенный клинок рассекал не морозный воздух бодрствующего Петербурга, а затхлый, перетопленный, домашний. И нужно было постараться махать шпагой так, чтобы в окно никто не заметил, а лучше, так и вовсе погасить свечи и не привлекать лишнее внимание. И не кричать громко о своей воинственности, чтобы и прислуга не слышала, как именно смелый барин будет «крошить» эту чернь.
Ведь такая толпа, не встретив отпора, скоро начнет грабить и убивать. Чернь же не может иначе. Скоро начнется то, что было в Париже. Но почему тогда они кричат «Боже, Царя храни»?
Гвардия безмолвствовала. Вернее не так, она, те из гвардейцев, что нарушили приказ генерал-губернатора оставаться в казармах, теперь толпились на Дворцовой площади, частью у Английской набережной. Гвардейцев оттеснили, силой, прочь из Зимнего дворца. Нет, не было боя, никто не отдал такой приказ, все же стрелять в своего же товарища лишь потому, что он имеет иную точку зрения, но не опорочил ничем дворянское достоинство, за то, что он ошибся и думает, что честь — это служба и защита того, кому ты присягал, это не комильфо.