Железный шип
Шрифт:
Человек в оковах, еретик он там был или нет, побледнел от ужаса и обмяк в руках прокторов, словно марионетка.
Сесилия шмыгнула носом:
— Холодно-то как. Поскорей бы они перешли к делу.
— Обвиняется в следующих преступлениях, — провозгласил один из державших еретика прокторов. — Сообщение с темными силами…
Это уж как водится. Все, что не объяснялось некровирусом, в глазах прокторов могло быть только потугами на колдовство.
— …Осквернение плоти, глумление над мертвыми и исполнение псевдомагических ритуалов, запрещенных Конвенцией Рамзая 1914 года, — звучал над толпой голос проктора, отражаясь от черных камней
Потом еретик начал кричать — один непрерывный монотонный звук, я знала его по сумасшедшему дому: беспомощные сетования разума, чьи винтики и шестеренки спеклись в бесполезный шлак. Внутри у меня все сжалось. В крике слышался тот самый страх, памятный мне со дня, когда забирали маму.
— Осквернение плоти. — Язычок Сесилии вновь мелькнул между губами, оставив бледный след на розовом. — Декадент. Надо же.
— И ныне, — продолжал проктор, — за отвержение великих истин Мастера-Всеустроителя, истин эфира и пара, за отрицание двух неразделимых основ бытия — реальности и науки… — Он взглянул поверх голов. Безликая чернота под капюшоном колыхнулась. — Приговор — сожжение рук.
Мои собственные занемевшие от холода, непослушные ладони сжались под перчатками в кулаки.
— Только рук? — воскликнула Сесилия в унисон с ропотом толпы. — За такое надо и руки, и лицо! Осквернение плоти! Тоже мне!
Еретик почти не сопротивлялся, когда его руки просовывали в нижние отверстия Очистителя. Проктор повернул ключ — раз, второй, третий.
Пар устремился в холодный октябрьский воздух. Еретик завопил. Я смотрела не моргая.
Внезапно мой желудок отказался удерживать ленч, и запеканка из индейки двинулась вверх по горлу. Повернувшись, я на негнущихся ногах кое-как добрела до канавы у края площади. Сесилия бросилась за мной.
— Бедняжка. — Она погладила меня по спине, отводя назад волосы. — Знаю, тебе противно даже думать о том, что сделал этот ужасный человек. Ничего, ничего — его уже наказывают.
Я отпихнула ее.
— Ну знаешь, Аойфе! — крикнула она. — Я вообще-то помочь хочу!
Несколько мгновений я смотрела на ее круглое, лунообразное лицо, закрывающее от меня платформу и Очиститель. Я видела раньше сожжения на лентах, но это было совсем другое. Немного больше сопротивления, чуть меньше снисхождения со стороны прокторов, и на месте еретика могла оказаться мама. Конрад. Я.
— Мне нужно к себе, — выдавила я и бегом бросилась с площади. Я мчалась по Шторм-авеню, все еще ощущая запах пузырящейся плоти еретика. Все еще слыша его вопли, доносимые зимним ветром.
Перед глазами же у меня стояло лицо Конрада.
4
Тайна под чернилами
Всю ночь я металась без сна. Меня колотил озноб. Наутро я отпросилась с занятий и битый час прошагала взад-вперед по комнате отдыха второкурсников, дожидаясь, когда хронометр над камином покажет, что наступил удобный момент и в библиотеке никого нет. Кэла разыскивать я не стала — он знал о Конраде то же, что и остальные: свихнулся из-за некровируса, набросился на собственную сестру, сбежал от прокторов, от сумасшедшего дома и из Лавкрафта вообще. Они не знали брата, который заботился обо мне, когда маму поместили в приют. Не знали Конрада, который учил меня разбирать и собирать сначала обычный хронометр, а потом и более сложные механизмы, перевязывал ранки на пальцах,
Кэл мог потащить меня прямиком к прокторам за укрывательство безумца и был бы в полном праве это сделать. Воспоминания не имели значения — только болезнь.
Навстречу мне по коридору шла миссис Форчун. Вспомнив о предстоящем после ужина визите к директору, я круто свернула налево, к библиотеке, чтобы не попасться на глаза.
В библиотеке Академии всегда царило безмолвие. Редко тревожимые книги и газеты громоздились на полках грудами трупов в покойницкой. Пробираясь между отсыревших, заплесневелых рядов по прогнившей ковровой дорожке, скрадывавшей звук шагов, я кинула взгляд исподтишка на библиотекаршу, мисс Корнелл. Та с подозрением посмотрела на меня, подняв голову с пучком жидких рыжеватых волос, но тут же вновь принялась штемпелевать не вовремя сданные учебники.
Я поднялась по железной винтовой лестнице и оказалась в башенке, где были только книги, свет масляных ламп да прятавшиеся по углам тени. Сняв со стены одну из ламп, я поставила ее на столик и, натянув пальцами измятый листок, поднесла к ней письмо Конрада.
Я любила вычисления, а мой старший брат обожал головоломки: лабиринты, логические задачки и так далее — все, что заставляло его часами просиживать за столом, не поднимая головы. Наверное, это увлечение точно так же помогало ему поддерживать мысли в порядке. С содроганием я вспоминала, что оно не спасло Конрада, как не спасла маму музыка.
Еще прежде чем маму забрали, а нас отправили в сиротский приют, Конрад часто показывал мне разные трюки, обманывавшие зрение и разум. Призрачные чернила были его любимым фокусом. Вдобавок ко всему от нацарапанных ими писем по прочтении ничего не оставалось. Брат продолжал заботиться обо мне.
Пергамент покоричневел от жара, закручиваясь по краям, как сухой дубовый листок. Я закусила губу, молясь, чтобы он не рассыпался у меня на глазах. Призрачные чернила коварны: передержишь в растворе дольше чем нужно или слишком сильно нагреешь — и все, только опалишь брови, да еще и пальцы обожжешь.
— А, пропади оно пропадом, — зашипела я, случайно коснувшись шара лампы и ощутив, как боль паучком пробежала по ладони. Руки — главное достояние инженера.
Письмо сморщивалось все сильнее, из середины пошел дымок. Пергамент заворачивался, обращаясь в пепел, дым становился все гуще и темнее. От химического запаха у меня заслезились глаза. Послышались шаги мисс Корнелл.
— Что у вас там происходит, юная леди?
— Ничего, мэм! — поспешно отозвалась я. — Просто… просто провожу опыт.
— И не думайте, что сможете прятаться там весь день от занятий! — рявкнула та. — Тут вам не комната отдыха!
Дешевые набойки с костяным перестуком двинулись вниз по лестнице, и я выдохнула. Такие игры не по мне. В моем положении надлежит являть безупречное поведение и прилежание. Я не Кэл, и все мое бунтарство большей частью не выходило за пределы мыслей и каракулей на тетрадных полях: пятиконечный ведьмин знак, фигурка феи, притаившаяся между деталей механизма на чертеже, — да и те я сразу же сводила, пока не попались на глаза кому-то из преподавателей или прокторам. Я не верила в магию, но законы прокторов были направлены не против нее одной — против фантазии вообще. А наука без фантазии, без идей, в моем разумении, бессмысленна.