Железный замок
Шрифт:
«А кто виноват?» — спросил Табас сам себя, но так и не смог сходу ответить на этот вопрос.
Всех собак можно было повесить разве что на Капитанов и прочих интриганов-политиков, как это сделал Айтер, но Табас чувствовал, что что-то упускает, и не торопился с выводами.
Кто виноват в том, что одни хорошие люди вдруг взяли оружие и пошли убивать других хороших людей? Причём в промышленных масштабах, как на скотобойне — массово, рационально и экономически эффективно.
И какие люди в этой ситуации лучше: те, которые убивали по необходимости, или те, которые отказали другим хорошим
По его коже стекают красные водопады, его тело составлено из миллионов трупов — застреленных, зарезанных, разорванных взрывами, умерших от ран и болезней. И этот бог не имеет разума. Он — чистая стихия, что-то глубоко в человеческой природе, скрытое под образованием, воспитанием и моралью. Он хитёр, потому что может убедить миллионы людей в том, что на другом конце земли живут враги, которых необходимо уничтожать без всякой жалости, как тараканов, и — это главное — он проворачивает всё так, что подобное избиение кажется единственным возможным выходом — логичным, простым, рациональным, выгодным.
Табас встряхнул головой, отгоняя видение ужасного божества и возвращаясь в реальность, где Мокки протягивал ему сморщенную картофелину.
— Да, спасибо, — пробубнил наёмник, принимая картошку и откусывая от неё кусок вместе с кожурой. Пепел придавал еде потрясающий острый привкус, от которого рот сразу же наполнился слюной.
— Зашибись! — похлопал себя по животу Прут и громогласно хохотнул. — Прямо как дома побывал.
— Тебя дома кормили картошкой на костре? — поднял глаза Рыба.
Смуглый здоровяк подвоха не почуял:
— Ага. Я ж не из Армстронга, а деревенский. Мы там, когда в поля уходили, с собой ничего не брали. Накопаем картошки, ополоснём — и в костёр. На ночь домой не уходили, бывало. Неделями там жили.
— Что выращивали? — поинтересовался наниматель, бережно отрывавший кусочки грязной кожуры.
— Да всякое. В основном картошку и кукурузу. Полей много. С водой не было проблем, — Прут помрачнел. — Не то, что сейчас.
— А что теперь с твоей деревней? — спросил Айтер.
— Ну, я же здесь, босс, — ухмыльнулся Прут, вызвав смешки у остальных бойцов. — Ферма разорилась, деревня вымерла.
— Печально, — сказал Мокки, очищая картофелину.
— На самом деле нет, — хохотнул здоровяк. Он всегда умудрялся смеяться чуть громче, чем было нужно. — Там жили одни старые идиоты. Чёрт с ними.
— Идиоты у нас везде, — усмехнулся Хутта, едва ли не впервые
— Кончайте базар, — раздражённо прервал разговорившихся бойцов Ибар. — Уши есть даже у деревьев. Забыли, где находитесь?
Люди разом напряглись, опомнились и заозирались, как будто выискивая в кустах лица шпионов. От беспечного настроя не осталось и следа, Табас выругал себя за то, что расслабился. Молодой наёмник остро ощутил, что находится на вражеской территории. Раньше это ощущение почему-то его не посещало, даже когда он шёл на расстоянии вытянутой руки от гвардейцев.
«Вокруг враги», — произносил Табас про себя, обкатывая эти слова на языке, пробуя их до тех пор, пока не ощутил привкус пустынной пыли и горьких трав.
18
По территории Дома Адмет отряд двигался уже три дня. После того, как экспедиция напоролась на патруль, Айтер специально выбирал нехоженые тропы — подальше от посторонних глаз. Ночевали в лесах, сторонясь человеческого жилья, спали на голой земле, постелив резиновые коврики и укрываясь Адметовскими кителями, костры разводили в ямах.
Ибар установил в качестве дневной нормы тридцать километров, поэтому двигались по двенадцать-четырнадцать часов с небольшими привалами. Леса, степь, карьеры, овраги, холмы, маленькие ручьи с ледяной водой, небольшие фермы, по большей части заброшенные — такова была земля Дома Адмет. Несколько раз на тропах отряд натыкался на небольшие группки жёлтых от пыли переселенцев, видимо, шедших очень давно.
Люди были вымотаны из-за долгих переходов, но роптать боялись — никто не хотел нарваться на гнев проводника.
— Ибар! — позвал Нем. — Помыться бы!
Он стоял на берегу небольшой прозрачной речки с песчаным дном. В воде сновали маленькие рыбки и тянулись по течению длинные водоросли, похожие на зелёные волосы.
Ибар задумался над предложением, посмотрел на часы и солнце, стоявшее в зените.
— Ладно, — кивнул он, наконец, обрадовавшимся бойцам. — На всё про всё даю пятнадцать минут. Потом ещё десять на поесть. И до вечера больше никаких привалов!
Бойцы тут же начали скидывать с себя пропотевшую одежду, но их остановил тихий, но отлично слышный рык Ибара:
— Стоять, дебилы! Часовых кто оставлять будет? Как дети малые, вашу мать!..
— Я останусь, Ибар, — вызвался Табас, поскольку знал, что сумеет помыться во время перекуса, а поесть сможет и на ходу.
— Ещё кто?.. Что, добровольцев совсем нет? — бойцы прятали глаза: смыть липкий пот хотелось всем. — Хутта! Останься.
Табас присел под деревом и наблюдал за тем, как бойцы, повизгивая от удовольствия, скидывают вещи и, сверкая белыми задницами, с наслаждением окунаются в холодную воду.
Раздевшийся Ибар был, пожалуй, самым интересным зрелищем. Как оказалось, у него была обожжена не только голова, грязные бинты с которой наёмник так и не снял: всё тело старого вояки было покрыто уродливыми рубцами и страшными фиолетовыми пятнами. Он осторожно входил в воду, зачёрпывал её ладонями, растирал кожу так, будто в ручье текла кислота, иногда шипел и морщился. Остальные же бойцы мылись быстро и весело, шутя и негромко переговариваясь, — жизнерадостные, как волнистые попугайчики.