Жёлтая виолончель
Шрифт:
Я иду прочь. Меня трясёт. То ли от беспомощной злобы, то ли от холода. Хотя на улице, должно быть, жара. Синий солнечный свет покрывает асфальт причудливыми тенями, колышущимися на ветру. Наверно, у меня температура. Она не даёт голове соображать. План. План. Нужен план. Мне нужно выбраться. Куда?
Куда вообще я должен идти? Язык до Киева доведёт. Язык у меня есть. Нужно ли мне в Киев? Нет. А, вспомнил… Волга впадает в Каспийское море. Хотя точно ли это так? Может, она уже не впадает. С тех пор, как на эту территорию пришли пумары, никогда ничего не знаешь наперёд… Стоп. Какие ещё пумары?
Надо поесть. И найти людей, которые меня знают и могут помочь. И найти денег. И попасть домой, чтобы лечь и принять лекарство. Где мой дом? Где эти люди? И поесть. И домой.
Бреду вдоль по улице. Справа тащится вереница машин. Движется ещё медленнее меня, потому что впереди пробка. Зачем люди покупают машины? И главное – как? Если сейчас батон стоит тридцать с лишним рублей, то сколько же стоит вот такой новенький «Шевроле»? Тысячу рублей, что ли? Откуда люди берут такие деньги?
Я думаю не о том. Мне надо вспомнить. Вспомнить. Болит горло. Режет в животе. И это всё только для того, чтобы я не смог вспомнить. А может, и не надо вспоминать. Может, там, в моём прошлом, только плохое. Может, я поэтому и не могу вспомнить, что сам себе это запретил.
Какие-то садистские опыты на людях. Уродская работа без зарплаты. Шаурма из капусты. Я не хочу туда, в это прошлое. Я просто хочу найти дом. Поесть и отдохнуть.
Глаза мои выхватывают из синей дымки банан. Он манит меня – наполовину очищенный, зрелый, но в меру. Голубая мякоть, зелёная шкурка… Я бросаюсь к нему, отламываю сколько могу и бегу прочь, оставляя девушку на остановке с раскрытым ртом.
– Э! Что за дела? – доносится сзади. Но мне всё равно. Я уже далеко. С блаженной улыбкой ковыляю в подвернувшийся двор. Присаживаюсь на угол оградки. Жую банан.
Отлично я это провернул. Раз – и еда. Почему-то банан испачкан кровью. А, у меня кончики пальцев в порезах. Откуда? Наверно, зацепился за что-нибудь острое. Вот только когда? Жую. Очень скоро чувствую в животе урчание. Боль отступает. Мысли немного проясняются.
Значит, так. Я заболеваю. Долго на улице не протяну. Нужно искать место, где спрятаться. Лучше всего попасть домой. Для этого надо вспомнить, где я живу. Мозг дарит мне кусочки воспоминаний не случайно, а по какому-то правилу. Скорее всего, окружающая обстановка или мои собственные мысли напоминают мне фрагменты прошлого. Значит, нужно думать о доме. Или находиться рядом с местом, которое может напомнить о доме.
Я встаю. Возвращаюсь на улицу. Я вполне мог здесь идти с работы к метро. И ехать потом домой. Домой. Что там, дома? Жена, дети? Не думаю. Может, любимые предметы. Мягкая игрушка? Да нет, мне же лет тридцать как минимум.
Странно. Я остановился. В одном из кусочков жизни, которые я недавно переживал, была палатка с шаурмой. Как раз напротив входа в то здание. Я вспоминаю этот вход, который видел несколько минут назад. Абсолютно пустая улица. Да там и некуда поставить палатку. Как это может быть? Что это?
Может быть, то, что я вижу – это вовсе не прошлое? Может, это просто такой необычный сон? Но здание, где работал, я вспомнил правильно. И эта дорога ведёт меня к метро. Я в этом уверен. Сейчас убедимся
Двигаюсь дальше в ту же сторону. Впереди магазинчики, люди толпятся. Большой зелёный вокзал. Это первый ориентир в моих блужданиях, который я точно могу назвать собственным именем. Теперь я знаю, где нахожусь. Метро «Белорусская».
Лохмотья, постеленные на асфальт. Загорелое пропитое лицо. Кривая улыбка, противный жалостливый голос. Баян, играющий заунывную усреднённую мелодию. Попрошайка поёт беззубым ртом свою странную песню:
Не гляди ты так грозно,
Уходи подобру.
Рано всё же иль поздно
А я тоже умру.
И меня похоронят
Под берёзой кривой,
И никто не уронит
Ни слезинки живой,
И могилка осядет
От дождей и ветров.
Проходи, Бога ради,
Коль богат и здоров…
Я не богат. Видимо, не совсем здоров. Стакан перед попрошайкой притягивает меня. В нём лежит немного мелочи и, кажется, скомканная пятидесятирублёвка. Я мог бы схватить и убежать. Приближаюсь. Готовлюсь. Но если я схвачу стакан, он погонится за мной. Стукнет баяном по голове. Рядом наверняка прячутся бандиты, на которых он старается. В конце концов, мне просто противно. Я не такой, как он. Как странно. Я украл только что банан у приличной девушки, а монетки у этого противного персонажа – не могу. От попрошайки воняет чем-то кислым. Наверно, давно он не мылся.
– Жора, что это за говно?!
Я вздрогнул. Голос раздавался за стенкой. От неожиданности я выпустил из рук шлейф, и он скрылся под толщей подобных. Кажется, голос принадлежал Паше. Ему отвечал Левин, но его было едва слышно, и я не мог разобрать слова.
Я снова извлёк шлейф наружу и воткнул в разъём. Сколько уже винчестеров я перебрал? Штук пять точно. И все либо дохлые, либо чуть живые, покрытые сбойными участками почти полностью. Вокруг меня на столах стояло несколько древних системных блоков, а на стуле рядом была свалена гора комплектующих. Я пытался укомплектовать компьютерный класс из того, что мне предоставил Левин.
– Жора! – раздалось за стенкой. – Знаешь, ты кто? Ты даже не сукин сын, твою мать! Я не знаю, кто ты после этого!
Левин что-то ответил.
– Да продай ты эту плитку! – кричал Краматорский. – А мне денег дай. Мне надо, понимаешь ты или нет?
Снова пауза.
– А ты помнишь, с чего мы начинали? – продолжает Паша. – Ты помнишь, зачем нам вся эта шарашка была нужна? Чтобы ты, скотина, тут всяким барахлом торговал?
Я включил компьютер с помощью кнопки на полуразобранном системном блоке. На старом мониторе с севшей трубкой отобразились блёклые цифры, изображающие тест памяти.
– Да какие клиенты? – заорал Краматорский. – Если они денег не платят, то на хрен они нужны?
Раздался скрежет, потом на экране появилось сообщение, что винчестер не найден. Мне это надоело. Я выключил компьютер и направился к выходу. Я, конечно, мог потратить ещё пару часов и собрать из этого мусора пару работающих машин, но никаких серьёзных программ они бы всё равно не потянули, а чтобы оборудовать класс из десяти компов, как мечталось Левину, и речи быть не могло. Я должен был ему это объяснить, но не сейчас.