Желтоглазые крокодилы
Шрифт:
Антуан встал, чтобы налить еще виски, но решил взять всю бутылку и пить из горлышка. Если он поедет в Париж, нужно будет обсудить с Фожероном стратегию возврата своих денег. Фожерон всегда был доброжелательным и любезным. «Наверняка из-за денег Шефа и связей Филиппа, — хмыкнул он, вновь поднося к губам бутылку, — ну и ладно, он приятный человек, я поговорю с ним, и мы найдем способ заставить старого китайца раскошелиться. За кого он себя принимает? За китайского императора? Те времена безвозвратно ушли, ха!»
Он решил было, что имя мистера Вэя снова стиснет его горло страхом, как удавкой. Но ничего подобного не произошло.
Утренний свет стер желтые крокодильи огоньки. Солнце вставало за крышей дома с такой царственной медлительностью, что Антуан замер, взволнованный, преисполненный почтения. Он глубоко поклонился солнцу, шаркнул ногой, потом другой, не удержался на ногах и растянулся в пыли.
Встав, глотнул из бутылки, разыскал взглядом потускневшие желтые глаза, открыл ширинку и выпустил горячую, звонкую золотистую струю им навстречу. Он им покажет! У него не осталось ни стыда, ни страха, так что пускай поостерегутся.
— Хочешь что-то доказать, писая на этих тварей? — раздался сзади сонный голос.
Милена, завернувшись в простыню, спускалась к нему по ступенькам. Он тупо посмотрел на нее.
— Ну и видок, — прыснула она.
Антуан подумал, не снится ли ему все это, и нет ли в ее голосе презрения? Он оглушительно расхохотался, надеясь, что смех прозвучит естественно, и низко поклонился со словами:
— The new Tonio is facing you! [30]
— Говори по-французски, прошу тебя! Я не все понимаю…
30
Перед тобой новый Тонио! (англ.).
— Займись языком! А я знаю то, что знаю, и я знаю, что скоро все изменится…
— Этого-то я и боюсь, — вздохнула Милена, туже затянув простыню. — Все, пошли завтракать, Понг уже на кухне…
Антуан, покачиваясь, направился к дому, а она сухо добавила ему вслед — достаточно громко, так, чтобы он не мог не услышать:
— Надеюсь, ты будешь таким же смелым и решительным с этим жуликом Вэем. Когда я думаю, что мы растратили почти все мои сбережения, у меня душа в пятки уходит!
Антуан не услышал. Он промахнулся мимо ступеньки и во весь рост растянулся на полу веранды. Бутылка виски, прыгая по ступенькам, долетела до нижней и разлилась; солнечные лучи засияли на поверхности коричневато-золотистой лужицы с резким запахом.
— Ну вот, я ей и говорю, что вы должны увидеться, очень глупо, что вы больше не общаетесь, а она отвечает: нет, пускай сперва передо мной извинится, причем искренне извинится, от всего сердца, не как-нибудь формально,
— И я, конечно, извиняться не собираюсь.
— Значит, вы еще не готовы увидеться…
— Мне без нее очень даже хорошо живется. Я не нуждаюсь ни в ее советах, ни в ее деньгах, ни в ее так называемой любви, которая по сути не что иное, как злоупотребление властью. Ты думаешь, наша дорогая мамочка меня любит? Ты действительно так считаешь? А я вот в это не верю. Она выполняла свой долг, когда нас воспитывала, но она нас не любит. Она любит только себя и деньги. Тебя она еще как-то уважает, потому что ты удачно вышла замуж, и она теперь может кичиться своим замечательным зятем, твоей шикарной квартирой, твоими друзьями и твоей светской жизнью, но меня… меня она презирает.
— Жози, ты не видела ее уже восемь месяцев. А вдруг с ней что-то случится… это же все-таки твоя мать!
— Не случится с ней ничего: злоба консервирует! Папа умер от инфаркта в сорок лет, а она до ста доживет.
— В тебе самой говорит злоба.
— Нет, не злоба, а свобода! С тех пор, как я ее не вижу, чувствую себя гораздо лучше…
Ирис не ответила. Она смерила взглядом прелестную блондинку, которая в этот момент входила в кафе, заливисто хохоча.
— Ты меняешься, Жози, меняешься. Ты черствеешь… Не пора ли остановиться?
— Скажи мне, Ирис, ты назначила мне свидание в этом кафе на Порт д’Аньер только для того, чтобы поговорить о матери и прочесть мне мораль?
Ирис вздернула плечи и вздохнула.
— Я только что заходила к Шефу в офис. Там видела Гортензию: она просит стажировку на июнь, это нужно для школы. Должна тебе сказать, что все молодые парни в конторе встали на уши. Там просто жизнь остановилась, когда пришла Гортензия…
— Знаю-знаю, она на всех производит такое впечатление…
Ирис и Жозефина обедали в кафе «Карфур». Стекла звенели от шума грузовиков; завсегдатаи заходили, громко хлопая дверями. В основном, молодежь из соседних учреждений. Они толкались, кричали, что умирают от голода и выбирали бизнес-ланч за десять евро, включающий полбутылки вина. Ирис заказала яичницу с ветчиной, Жозефина — зеленый салат с йогуртом.
— Я видела Серюрье, издателя, — начала Ирис. — Он прочитал и…
— И? — выдохнула Жозефина.
— И… Он в восторге от твоей идеи, в восторге от этих двадцати страниц, засыпал меня комплиментами и… и…
Она открыла сумку, достала конверт и покрутила им в воздухе.
— Он дал мне аванс. Половину от пятидесяти тысяч евро… остальное будет, когда я принесу ему всю рукопись. Я сразу выписала чек на твое имя, давай бери, и все шито-крыто.
Она протянула конверт Жозефине, и та взяла его — осторожно, почтительно. А когда закрывала сумку, ее пронзила внезапная мысль:
— А как быть с налогами?
— У тебя салат налип на передний зуб, — перебила ее Ирис, показывая, что надо его счистить.
Жозефина покорно сняла клочок салата и повторила вопрос.
— Не беспокойся, Филипп на это и внимания не обратит. В любом случае не он заполняет декларацию, а бухгалтер, для него налогом больше, налогом меньше… капля в море.
— Точно? А если меня спросят, откуда эти деньги?
— Скажешь, подарила сестрица, у которой их куры не клюют.
Жозефина недоверчиво уставилась на Ирис.