Желтый саквояж
Шрифт:
– Да не надену, не надену, – заверил его Григорий и криво усмехнулся. – Кто ж мог подумать, из-за чего чуть не вляпался…
До предместья оба посланца добрались за какой-нибудь час. Улица Монополёва оказалась кривоватой, тихой, застроенной одноэтажными обывательскими домишками. Прохожих здесь почти не было, и это заставляло Сергея то и дело оглядываться. Ему казалось, что на почти пустой улице они с Григорием слишком заметны, и он проверял, не увязался ли кто следом.
Дом № 8 не отличался от других. Тоже одноэтажный, в три окна на улицу, отделённый от тротуара небольшим палисадником. И хотя кругом всё было спокойно, Сергей внимательно осмотрелся,
Входная дверь оказалась с задней стороны дома. Никого из хозяев видно не было, и Сергей, придержав Григория, какое-то время выжидал, не появится ли кто-нибудь. Наконец, убедившись, что всё спокойно, он встал сбоку крыльца и кивнул напарнику.
– Давай…
Григорий поднялся по ступенькам и, поскольку никакого звонка не оказалось, осторожно постучал в дверь. Сразу никто не открыл, и напряжённо прислушивавшемуся Сергею даже показалось, что в доме вообще никого нет, но минуты через три откинутый крючок звякнул, и на пороге появился пожилой, лет за сорок, мужчина в меховой безрукавке.
Внимательно посмотрев на стоявшего перед ним Григория, он без всякого удивления, спокойно спросил:
– Вам кого?
– Мне бы Петра Андреевича, – улыбнулся ему Григорий.
– Ну я это… – краем глаза хозяин заметил торчавшего у крыльца Сергея, и на его лице мелькнула тень беспокойства.
– Вам привет от Митрофана Петровича из Славуты, – выразительно понизив голос, сказал Григорий..
– Так… – Хозяин зачем-то внимательно посмотрел на Сергея и только после этого поинтересовался: – Как Митрофан Петрович, уже выздоровел?
– Да, ему значительно лучше, – ответил Григорий.
– Значит, пришли наконец-то… Ну, заходите… – и хозяин с доброй усмешкой отступил в сторону…
Стоя у живоплота [200] , сержант Красной армии Виктор Мельничук смотрел на родную хату. Старая, осевшая в землю с подслеповатыми окошками и соломенной крышей, она казалась ему райской обителью. Впрочем, и сам сержант выглядел далеко не молодцевато.
Одетый в потрёпанную сельскую маринарку и домотканые портки, он совсем не походил на того бравого вояку, каким был всего лишь месяц назад. Да и из военной формы на нём теперь были только вытертые вконец кирзовые сапоги с косо стоптанными каблуками.
200
Живая изгородь из кустарника.
Сюда, к родному дому, сержанта привёл долгий путь. Он начался с того, что их часть попала в окружение и отчаянные попытки вырваться из него оказались напрасными. В конце концов всё кончилось тем, что сержант вместе с десятком таких же бедолаг угодил в плен.
Сначала немцы загнали их во временный лагерь под открытым небом, а позже, набив в обычный товарняк, куда-то повезли. И тут Виктору повезло. Колючая проволока, которой было затянуто окно теплушки, в одном месте почему-то обломилась, и в первую же ночь, оторвав колючку совсем, он на ходу выпрыгнул из поезда, угодив на гравийную отсыпку полотна.
А дальше Виктор, хромая и матерясь, шёл весь остаток ночи и только к утру, забившись в счастливо подвернувшуюся скирду соломы, кое-как отлежался. Потом выяснилось, что поезд с пленными уже шёл по знакомым местам, и сержант, сумев раздобыть гражданскую одежонку, несколько дней петлял глухими
Собравшись с духом, Виктор зашёл за ограду, оглядел пустой двор, увидел кур, квохчущих у сарая, и у него сразу защемило сердце. Вся жуткая действительность, окружавшая сержанта до сих пор, куда-то отступила, и он, почувствовав себя снова мальчишкой, гулявшим по вот этому самому дворику, поднялся на крыльцо и толкнул дверь.
Увидев сына, внезапно появившегося на пороге, мать, возившаяся у печи, обомлела и севшим от волнения голосом, еле слышно произнесла:
– Вицю, ты звидки? [201]
– Оттуда, мамо… – глухо ответил сержант и без сил опустился на такую знакомую лавку.
Какой-то момент в хате царило молчание, а потом Пётр, младший брат сержанта, до этого столбом стоявший у окошка, кинулся к Виктору.
– Живой!.. Мамо, он живой пришёл!..
Отстранив бросившегося его обнимать брата, Виктор встал с лавки и подошёл к матери, а та, припав к груди старшенького, не сдерживала слёз.
201
Витя, ты откуда?
– Сынку… Сынку…
– Ну, годи [202] , мамо… годи, – попытался успокоить её сержант и спросил: – А где тато?
И тут мать громко всхипнула:
– Нема бильше нашого батька, сынку, немае…
– Как это, нету? – опешил Виктор.
– А так, – мать вытерла слёзы уголком фартука. – Убили его…
– Кто, немцы? – через силу спросил Виктор.
– Нет, – мать горестно покачала головой. – Как герман пришёл, из города якись понаехали, нибы свои украинцы, и тих, кто за Советы был, повбивали…
202
Хватит.
Новость оглушила Виктора. Замерев, он уставился невидящими глазами в одну точку, и тут мать спохватилась.
– Да что ж это я, сынку, ты ж повернувся…
В хате начались радостные хлопоты. Уже через пару часов, умытый, переодетый в своё, чистое, Виктор сидел за столом, на котором было сало, картошка, цыбуля, солёные огуцы, капуста, а на большущей сковороде шипела яичница из целого десятка яиц. Появилась и бутыль с самогоном, за которым к соседям специально сбегал Петро.
Однако долго сидеть за праздничным столом не пришлось. Едва только братья, выпив по поводу счастливого возвращения, взялись за яичницу, как в дверях, свалившись на пол, что-то грохнуло, и в комнату вломились трое. Один, Гнат был местный, двух других Виктор не знал.
У всех троих за плечами висели винтовки, а у Гната на рукаве белела грязноватая повязка с надписью, которую Виктор не разобрал. Не поздоровавшись и не сняв шапки, Гнат шагнул к столу и, зло посмотрев на Виктора, зычно рявкнул:
– Ну шо, прийшов, злодиюка?
– Да какой же я злодей, Гнат? – миролюбиво начал Виктор, но тот не дал ему договорить и кивнул своим спутникам:
– А ну, хлопци, берить его!
Те дружно подхватили сержанта с двух сторон, выволакивая из-за стола. И только тогда, сообразив, что дело плохо, Виктор стал вырываться. Он успел отшвырнуть одного, треснуть кулаком второго, но их было трое, и Виктор, получив удар прикладом сзади, без памяти повалился на пол…