Жемчуга
Шрифт:
В четыре утра Родион пнул пустую бутылку под кровать, погасил свет и раскрыл ставни. По серому небу двигались лохматые тучи. В саду заполошно кричала птица. Воздух пах йодом и озоном. На подоконник натекла вода, и в ней, словно сказочный кораблик, покачивался лепесток тюльпана – алый с желтыми прожилками.
Родион поскреб небритую щеку, зевнул, подвинул в сторону раскинувшиеся ноги Ии, плюхнулся на живот и моментально уснул.
От пола до потолка по штукатурке тянулись тонкие травинки и мелкие пестрые цветы. Они поднимались по стене и, казалось, пахли медом и теплой
Тонкие щиколотки, легкий венчик светло-рыжих волос, острый профиль, опущенные ресницы…
Хрупкие руки, бережно сложенные на круглом животе.
Ия поверила сразу.
Когда вечером пришла хозяйка с заказанными продуктами, Родион отвел ее в сторону и, коряво пользуясь карманным разговорником, попытался объяснить, что компенсирует испорченный ремонт. Хозяйка нахмурилась и вошла в дом. В комнате она простояла полчаса, вышла с влажными глазами, денег не взяла, а утром прислала в подарок головку козьего сыра, коробку инжира и кувшин местного вина.
8
Диагноз подтверждался не раз и был стопроцентным приговором. Поэтому на работе ей никто поначалу не поверил.
Ия отказалась от каблуков и двигалась так осторожно, будто несла на голове хрустальную вазу. Она стала много и обстоятельно есть, подолгу спать, быстро полнела и будто наливалась изнутри свежим розовым соком. Длинные широкие платья ей очень шли, а округлившиеся формы и плавная походка сделали похожей на боттичеллиевскую Весну.
Он родился ровно в срок, с весом и ростом как по заказу.
В полночь Родиону сообщили, что он стал отцом. В час тридцать он уже мчался в больницу, до боли сжимая руль и давясь слезами отчаяния.
Ия сама позвонила ему. Родион схватил трубку.
– Да!
В трубке астматично дышали. Ия забыла слова. Родион похолодел.
– Duae Dimensiones, – сказала она, наконец, будто дунула в пыль.
– Что?!
– Он там. В твоих двух измерениях. Он… – она снова астматично задышала – …не с нами.
Никто из медперсонала не заметил того, что она поняла сразу, как только взяла ребенка на руки. Сын был не с ней. Его вообще тут не было. Он ел, дышал, спал, но то были лишь нужные безусловные рефлексы крепкого маленького тела. Она с ужасом поняла – ему никогда не стать настоящим.
Через четыре дня они приехали домой – потерянные, с серыми лицами и виноватыми глазами. Ребенок спал посередине двуспальной кровати. Ия обернулась вокруг него, как змея, и тихо гладила ножку.
Потянулись дни. Отчаяние сменялось безумной надеждой – а вдруг! Невропатологи разводили руками – случай уникальный, аналогов нет. Мальчик был внешне совершенно здоров, но теперь даже дилетантского взгляда хватало, чтобы понять – он тяжело, непонятно и непоправимо ненормален. Никаких реакций на проявления внешнего мира. Никакого контакта глаз. Никаких эмоций.
Ночью Ия стояла у темного окна – скорбный черный силуэт на чернильно-синем фоне. Родион не смел подойти к ней.
– Ему там плохо, – в который раз говорила она.
– Почему ты так решила?
–
– Я не знаю…
– Придумай. Не может быть, чтоб ты не знал. Я часто просыпаюсь по ночам. Мне кажется, я вижу во сне… какой он там, сколько ему лет… Так обидно… просыпаюсь и забываю. В этом твоем мире все не так. Я часто думала… а есть ли там вообще время… может, что-то иное… Вытащи его, умоляю.
Родион сутки висел за ноутбуком и, поняв, что один не справится, позвал на помощь двух бородатых товарищей со своей техникой. Но и это не помогло. Тот, кого он искал, будто сквозь землю провалился.
Ию тревожить не хотелось, но пришлось. Она тут же села за телефон и подняла на уши всех, кого только можно.
Ивана Саввича нашли в Израиле.
9
Рейс Москва – Бен-Гурион взволновал с самого начала. Родион ни разу не пересекал границы Родины один, без Ии. Потом был недолгий местный перелет, окончательно вымотавший ему нервы, накаленный на солнце автобус и чахлая машина напрокат, о заказе которой он тут же пожалел – ужасно хотелось выпить. Заночевать пришлось в гостинице под звуки какого-то шумного семейного праздника.
Утром дорогу обступили горы. Каждый поворот серпантина открывал виды один прекраснее другого. Родион мрачно подумал, что идея создания в этой местности психиатрической лечебницы пришла в голову очень умному человеку – девяносто процентов больных должны бы обрести душевное здоровье, просто созерцая эту благодать. Если уж даже ему полегчало…
До последней минуты он был уверен, что откроется дверь и он увидит – Иван Саввич за тридцать лет совершенно не изменился. Но это, конечно же, было не так. Нет, он еще не был глубоким стариком. Ясные глаза все так же, с хитринкой, смотрели на Родиона, и был он так же высок и худ, похож на сухое дерево, но голова совсем облысела и покрылась пятнышками, лицо избороздили морщины, а ходил он, опираясь на палку.
Они медленно шли по цветущему саду. Им было о чем поговорить. Иногда им встречались люди – одни здоровались, другие проходили, ничего не замечая, третьи о чем-то говорили сами с собой.
– Это невозможно, – сказал Иван Саввич.
– Вова ваш был невозможен. Я терпеть его не мог.
– Ах да, Вова.
– Он ушел.
– Да-да… Ведь ты его прогнал.
– Но я не сделал его трехмерным! – почти крикнул Родион.
И смутился. Со стороны он запросто сошел бы за очередного психа. Иван Саввич только улыбнулся.
– Когда я был маленьким, я тоже любил рисовать.
– Чего?!
– Я и сейчас люблю.
– Ну, разумеется! Как там дальше? Давай порисуем вместе.
– Нет. Этот номер не сработает. Тогда я думал – ты научишься всему, наиграешься, а потом… живые люди ведь интереснее нарисованных. Забудешь. Все забывают – рано или поздно. А потом они живут отдельно, а создатель отдельно. Никто никому не мешает. Но я тебя недооценил. Я все наблюдал за тобой, даже когда ты подрос. Ты знал?
Девочка с желудевыми глазами…