Жемчуга
Шрифт:
Родион по пояс нырнул под кровать и вытащил сразу три коробки. Он очень волновался. Собственно, вся его жизнь сейчас зависела от ее слов.
Но Ия ничего не сказала.
Она доставала рисунки по одному, подолгу рассматривала, подносила к самому лицу, отодвигала подальше, разглаживала на ковре, снова поднимала…
А потом заплакала.
Родион смотрел, как она ломко изогнулась, так что позвонки под платьем встопорщились, как гребень крокодила. Ия всхлипывала. Он неловко погладил ее по спине.
Он был счастлив. Девочка поняла его.
Люди
Она поняла следующее:
Мальчик, сидящий с ней рядом, – волшебник.
У него есть свой мир, который никогда ей до конца не откроется.
Теперь ей нужно всю жизнь оберегать и этот мир, и этого мальчика, причем оберегать их главным образом друг от друга.
Тяжеловато для десятилетней девочки.
5
Не всякая измена является изменой физической. Бывают измены гораздо страшнее. Только раз в жизни Родион предал Ию и, если бы не ее мудрость, жестоко бы за это поплатился. Возможно – потерей разума, а возможно, и потерей жизни. В любом случае он разрушил бы сам себя.
Хотя предал – это, пожалуй, громко сказано. Он попросту на время забыл о ее существовании.
Это случилось лет пять спустя после их знакомства. Было лето, жара, сосновый бор и спортивный лагерь. Девочка сразу привлекла к себе внимание. Казалось, куда ни пойдешь, куда ни взглянешь – повсюду звенел ее смех, сияла яркая майка и насмешливо поглядывали глаза цвета спелых желудей. Она была как тугой ветер, как заплыв в ледяной воде, как аксиома в геометрии – все раз и навсегда, пусть непонятно, зато не надо думать о доказательствах. Она подхватывала как вихрь, и все смеялась, смеялась…
Она смеялась над всем. И в том числе – над его рисунками. Впервые в жизни над ними кто-то смеялся. И впервые они показались Родиону плоскими и жалкими – всего лишь черточки красок на сгустках спрессованной целлюлозы.
Они сидели на нагретом подоконнике и делали отрядную газету – прямо посреди розового света, запаха скошенной травы и криков ласточек. Родион рисовал и думал – кого она ему напоминает? Где он уже видел ее, вот такую же, только совсем другую?
– Ну, это уж никуда не годится, – говорила она, облизывая губы. – Это ж газета, а не на выставку нести. Чего у него глаза такие, будто съел дыню с селедкой?
– Это…
– А это? Фи-и… – она рассмеялась. – Родь, ты что, по жизни такой странный или прикидываешься?
– Я…
– Понятно. В общем, делаем так и так…
Кроме газеты, он не создал за двадцать дней ничего. Абсолютно ничего.
Ия так быстро забежала на пятый этаж, что с полминуты астматично дышала, не в силах слова сказать. Но мама Родиона и так все поняла.
– На реке. Утащил все.
Она боялась не успеть. Что-то творилось, и ей было страшно. И то сказать – страж из нее получился паршивый. Не уберегла…
Она
Родион сидел на бережку – подросший, повзрослевший, загорелый, спокойный – и пускал в воду кораблики. Разноцветная флотилия медленно уплывала, оставляя в фарватере размывшиеся пятна гуаши и акварели. Рядом догорал костер. В нем скукожились хрупкие серые листочки. Вкусно пахло картошечкой. Рядом валялись пустые коробки.
Ия замерла.
А потом бросилась на Родиона. Она дралась, кусалась и царапалась, отчаянно спасая осколки погибшего мира, уничтоженного огнем и потопом.
Осталось всего две с половиной коробки.
Две были самыми старыми – Солнце, горы, море, диковинные растения, странные, наполненные мудростью и чистотой звери, птицы с глазами как драгоценные камни, шестикрылые бабочки, драконы, расписные змеи, фантастичные морские создания…
– Тигр! – истерично крикнула Ия. – Тигр где, ты, гадина?
Родион молча протянул помятый посередине листок – наполовину кораблик.
Она не кричала и не обвиняла. Никогда в жизни она не сказала: «Как ты мог?» и «Я же говорила!».
Она просто собрала листы в коробки, развернулась и ушла. Спасенный осколок, хрупкая жизнь полумертвой вселенной, поломанный Тигр…
В третьей коробке испуганно сжались немногие уцелевшие люди. На самом дне дрожали от страха Бры и его команда. Вовы и его подруги на листе давно не было.
Задыхаясь от позднего раскаяния, Родион смотрел ей вслед.
Он болел до конца лета. По ночам истошно орал. Сон мучил его. Во сне они приходили и говорили с ним. Их было множество – одни жаловались, другие умоляли, но страшнее всего были те, что смиренно смотрели прямо в глаза и пытались утешить.
А однажды ему приснилась девочка из лагеря. Вскочив с постели в холодном поту, он рывком вытащил из-под кровати спасенную Ией коробку. И похолодел еще больше. То, что Вова рано или поздно исчезнет, он понял давным-давно. Он сам выжил его из своего мира, ревниво смел, показав напоследок язык. Но про девочку он забыл. И ее тоже не было. А ведь Иван Саввич, гений психологии, так тщательно и с нажимом их прорисовывал. Теперь не осталось и следа…
И он вдруг с ужасом понял – вот кого ему напоминала смеющаяся аксиома с желудевыми глазами.
6
Им не нужно было думать над выбором профессии. Все решилось так органично, будто уже при зачатии каждому выпала одна-единственная дорога.
К тридцати трем годам Родион стал настолько востребованным иллюстратором, что за счастье работать с ним сражались крупнейшие издательства, рекламные агентства и даже студии мультипликации.
Ию он почти не видел. Она редко вылезала из клиники. У врачей вообще, а у нейрохирургов в частности, нет права на ошибку. У нее же не просто не было ошибок, при ней никто из персонала не мог их совершить. Как только она натягивала перчатки, тонкие пальцы, будто связанные из ломкой соломы, становились до ужаса быстрыми и ловкими, длинный рот сжимался в нитку, а на бледном лице загорались красноватые пятна.