Жемчужница
Шрифт:
— Да пошли вы все, — выплюнул он, поднимая руку Маны и сжимая его так, что тот болезненно скривился, и Алана, испугавшаяся, что мужчине сейчас сломают руку, в тот же миг бросилась вперёд, отталкивая Уолкера и собирая все свои силы, чтобы призвать капли воды к Лави и обездвижить его незримыми оковами.
Краем глаза она заметила, как вскинул руки взбесившийся Неа и как Книгочей взволнованно нахмурился, явно не зная, что делать.
— Вот видишь, — желчно протянул вдруг Лави с широкой едкой ухмылкой. — Ты настолько сильна, что способна топить корабли одним мановением пальцев, обездвиживать людей в одно мгновение… ты способна заклинать
И — столп огня устремился на замершую в страхе Алану.
Охотники тоже пускали огонь совсем рядом с ними, иногда опаляя им хвосты и волосы.
Картинки заплясали перед глазами, в нос ударил душный запах горелой плоти (Хъянду выжгли глаза, а Энку, уже почти мёртвую, бросили в горящие угли — и она постепенно сгорала, покрываясь сушёной чешуей, и эта удушающая вонь забиралась в нос и едким дымом скребла под веками, а Энка всё лежала и лежала, не способная даже перевалиться на деревянный пол), и Алана, потеряв способность сдвинуться, застыла на месте, дрожащая и хоронящая в себе крик, как когда-то давно, когда пыталась кого-то спасти, а огонь также ударил где-то рядом с ней, опалив бок и заставив прирасти к полу.
Но вдруг кто-то стремительным ветром возник перед ней, заслоняя от опасности.
— По-моему, тебе стоило бы остыть, — заметил Тики, и бывший этим самым ветром, неудержимым и холодным, успокаивающим пылающую от одного только воспоминания о будущей огненной стихии кожу. — А то ты слишком разошелся.
Он взмахнул рукой, и Лави, все такой же пылающий и сердитый, с воплем полетел в озеро, пролетел сквозь водяную стену храма, разверзшуюся огромной дырой и тут же снова затянувшуюся. От вскипевшей воды пошел пар, но тут же все и успокоилось. Тики прижал Алану спиной к своей груди и сцепил руки в замок у нее на животе, мягко кивая прячущемуся за Книгочея Изу и разрешая ему подойти.
Ребенок тут же подскочил к ним и обнял девушку за талию, заставив вздрогнуть, окончательно ломаясь, и беззвучно расплакаться.
— Тебе стоило бы поговорить со своим внуком, Панда, — Неа сердито сверкнул глазами, решительно подходя к раненому Мане, и обернулся на тяжело вздохнувшего Книгочея через плечо. — А то он так в приступе бешенства всех наследников императорских перебьет за то, что они с Аланой одной крови. «Разберись со своим братом», — иронически передразнил парня он и сердито нахмурился, — вот это уж точно никак его не касается. А свою мамашку я в обиду не дам.
Алана всхлипнула, срываясь на смешок — поняла, что звания «мамашки» удостоилась именно она, и обернулась к Тики, утыкаясь ему носом в шею и снова давая волю слезам.
Лави осадили, но не слишком-то и заслуженно, на самом деле. Потому что он был очень даже прав, и этого никоим образом не изменить. И потому что он первый и единственный, кто осмеливается сказать об этом вслух.
Кто всегда был достаточно смел для этого.
Наверное, отец тоже чувствует нечто подобное по отношению к ней. Но он все-таки отец, который ее прежде всегда лелеял — первый почти сто лет жизни — и… наверное, у него немного другие чувства. Может, ему немного и жаль ее — правда, Алана
Алана до крови прикусила губу в который раз за эту бесконечно долгую летнюю ночь и подумала о том, что с любовью отца сваливать все проблемы с больной головы на здоровую убедить его, что океану не нужна увечная Верховная жрица, будет до смешного просто.
Верховная жрица, которой и жрицей-то быть нельзя просто потому, что она способна уничтожить всё морское царство в приступе истерики.
Мариан же к ней, очевидно, относился прямо как Лави: запер же её в бухте ради безопасности народа, а не самой дочери. А она, наивная, пыталась уверить себя в том, что отец любил её, хотел защитить, хотя на деле всё оказалось именно так, как и должно было быть: бешеная ведьма заперта в бухте и должна была иссохнуть там, поддавшись ненависти к самой себе.
Может быть, отец будет только рад избавиться от сумасшедшей дочери, отдав её в руки императору Поднебесной, оставив её на суше, где Алана будет просто не способной сильно навредить кому-либо.
…может быть, здесь, на суше, ей удастся быть рядом с Тики. С ласковым нежным Тики, который волновался о ней так сильно, что без страха встал перед столпом пламени.
А ты, мелкая беззащитная русалочка, даже не была способна защитить себя.
Ты никогда не способна защитить ни себя, ни окружающих.
Слабая, хилая, беспомощная и бесполезная.
Ты и правда должна была сдохнуть ещё тогда. Ты не должна была быть спасенной кровью родных братьев и сестёр.
Алана горячечно всхлипнула, пытаясь избавиться от этих мыслей, от этой горечи, от этой всеобъемлющей ненависти, что вновь затапливала её, не давала свободно вздохнуть, не позволяла даже покаяться в своих грехах.
Тики крепко обнял ее и почти насильно склонил ее голову к себе на плечо, а потом увлек прочь от суетящихся спутников — и от сидящего уже на берегу Лави, закопченого и сердитого донельзя.
— Глупая русалка, — вздохнул он, усаживая ее на свои колени, когда они устроились около своего вымокшего шатра, и погладил ее по щеке. — Не верь его глупостям, он взрослый телом, но у него ум подростка, обиженного на мир. А мы тебя не дадим в обиду, — тут мужчина подмигнул угнездившемуся рядом Изу, — ведь правда, сын?
Алана замотала головой, чуть отстраняясь и судорожно всхлипывая, и позволила воде покинуть их одежду — и ткань тут же высохшего шатра. В конце концов, будет просто ужасно, если из-за ее глупостей кто-то простудится. По мановению ее руки вся вода, которой окатило их лагерь, вернулась в озеро, и даже, кажется, дрова высохли.
— Но он ведь прав, — на этом девушка свернулась калачиком и зажмурилась, боясь поднять на все это время молча наблюдающего за ней Тики глаза. — Ведь это я виновата, что они не выжили, понимаешь? Я же могла спасти их. Могла!
— Нет, не могла, — мужчина сердито сжал губы и, заключив ее лицо в ладони, заставил смотреть себе в глаза. — Сколько ты еще будешь винить себя за то, что родилась такой, какой родилась, Алана? Если ты появилась на свет — твоя мать любила тебя и хотела, чтобы ты жила, понимаешь? И когда она рожала тебя, ей было плевать на обычаи вашего царства, потому что ты была ее ребенком, и она готова была подарить тебе любую жизнь.