Жемчужница
Шрифт:
– К тому, что ты, Мана, свет, – Алана осторожно погладила его по голове и закрыла глаза, вдыхая полной грудью и думая о том, что день начался замечательно.
И что вчерашний день был замечательным. И что все ее общение с Тики, Изу и близнецами – было замечательным даже несмотря на то, что она лишилась возможности быстро плавать из-за отсутствия плавников.
Потому что она не была одна. Потому что всегда кто-то был с ней, стремился ободрить ее и утешить.
– Но я же… я…
Девушка отстранилась и легко щелкнула его по
– Ты свет, – для верности она еще кивнула, – и это просто понять. Люди тянутся к тебе как мотыльки, даже если ты делаешь им больно. Им сложно найти выход из темноты самостоятельно, и ты служишь им маяком.
И это не было ложью ни на йоту, Алана так действительно думала.
Потому что Неа было невозможно самостоятельно выбраться из тьмы, что окружала его с каждым днём всё гуще и гуще. Он словно бы тонул в чёрной жиже, но не осмеливался просить помощи, не осмеливался вновь подойти к брату, как делал это раньше – и проваливался всё глубже. И Алана боялась за него. За них.
Потому что и душа Маны с каждым днём становилась всё рыхлее и рыхлее, словно лишилась того ветра, что постоянно кружил вокруг неё и поддерживал в одной форме.
Что же с ними будет, если они не поговорят? Если не признаются? Не найдут выхода?
Мана вдруг сжал девушку в объятиях сильнее положенного, заставив её удивлённо охнуть, и тихо выдохнул:
– Спасибо.
Девушка похлопала друга по плечу, чувствуя, как губы растягивает непроизвольная, но совершенно точно искренняя улыбка. Она рада была, что тот все, кажется, осознал. Это ведь означало конец общей хандры близнецов. Потому что болели они не друг другом, а из-за отсутствия друг друга. Душа Неа темнела, а душа Маны – рыхлела, и по одиночке эти двое были обречены.
Они с большим трудом (хотя сам разговор того стоил) перешли на какую-то отвлеченную тему (Алана даже не помнила, про что велся диалог дальше) и проболтали до самого вечера. Мана снова рассказывал разные истории, говорил про многочисленные традиции Поднебесной, про песни и сказки своего народа – и Алана ловила себя на том, что очень многое пропустила за эти четыреста лет.
Когда же уже на закате их процессия остановилась на привал, и девушка сбегала окунуться в реку и искупать зевающего Изу (малыш был очарован – и уморен), к костру, где она устроилась с чашкой похлебки и яблоками, подошел Неа.
Это даже не удивило: мужчина частенько подсаживался к ней, просился сыграть в карты, пристраивался под бок, словно маленький ребёнок, признающий в нём старшую сестру, и это стало за такой короткий период времени привычно. Но сегодня в Неа не было этой умилительной растерянности и жажды отвлечься от собственных проблем – сегодня душа в нём словно бы тлела, ужасно уставшая и растерявшая свою мощь, она была почти чёрной, густой, какой-то даже слизкой, и лишь где-то в самой глубине её ещё искрился яркий огонёк.
Алана взволнованно поджала губы, поглаживая запутавшегося в волосах (нужно
Неужели времени не осталось? Неужели всё потеряно? Неужели уже нельзя спасти Неа?
Девушка вздохнула, облизнувшись, и, принявшись за еду, что бы хоть как-то себя отвлечь от не самых радужных мыслей, услышала обречённое:
– Он хоть что-то обо мне говорит?
Похлебка тут же полетела с коленей девушки на землю, потому что та вздрогнула. Вздрогнула и поспешно заключила лицо мужчины в ладони, заставив его посмотреть на себя.
– Он придет! – горячо заверила она Уолкера. – Он придет к тебе обязательно! Потому что он… он понимает, Неа!
Однако Неа ей не особенно поверил, и это было явно. Но в то же время… его потухшие глаза словно бы засияли, пусть и совсем не так ярко, как могли бы. Словно он не поверил, но пока что еще надеялся. Пытался надеяться.
– Но… он ведь не спрашивал? – голос, однако, у него был все такой же обреченный.
Алана с легкой грустью подумала о том, что сегодняшний ужин из-за ее неуклюжести оказался слишком уж легким, и погладила друга по потной голове.
– Тебе бы отмыться, хороший мой, – заметила она с легкой усмешкой. – А то Мана придет сегодня тебя обнимать, а от тебя несет.
Неа сел, потирая руками лицо и шею, и горько усмехнулся.
– Ты правда думаешь, он вообще прикоснуться ко мне захочет? После того, как я его…
– Он этого хочет, – девушка глубоко вздохнула и щелкнула его по виску (щелбан, это щелбан, напомнила она себе). – Но ты… ты его почему-то в последние дни совершенно не подпускаешь. Выдерживаешь время?
Неа покачал головой, помолчал какое-то время, а потом вдруг признался совершенно убито:
– Не в том дело. Сначала – да, но после его слов… это же просто невыносимо!
Мужчина всплеснул руками, обессиленно уронив лицо в ладони, словно был мальчиком, перед которым внезапно предстало что-то необъяснимое, и замотал головой из стороны в сторону, будто пытаясь избавиться от набросившихся на него мыслей.
Алана, чувствуя, как в груди разливается беспокойство, как волнение и паника буквально затапливают её, аккуратно прижалась к спине мужчины, накрывая его своим телом ото всех бед, и прошептала так ласково, как только могла:
– Вы – одно целое, Неа. А потому ничто не способно разделить вас, даже вы сами.
Мужчина дёрнулся, как-то слишком обречённо хохотнув, словно совершенно не верил ей, и Алана, потеревшись носом о его шею, продолжила шептать, продолжила успокаивать его, вверять эту уверенность, что всё будет хорошо:
– Он придёт к тебе совсем скоро, и придёт не за тем, чтобы вновь убегать, а за тем, чтобы попросить прощения.
Неа замотал головой, отрицая всё это, отказываясь воспринимать, и его чёрная бедная душа беззвучно хлюпнула, будто была сгустком жижи, а не света.