Жена изменника

Кент Кэтлин

— У нас нет времени, сир. Плаху выше не сделать, — ответил я.

Король кивнул и лег прямо на доски, словно собираясь надолго заснуть. Роберт еще не вынул спрятанный топор, но я видел, как лезвие поблескивает сквозь солому. Теперь Роберту следовало быстро достать орудие казни, встать, расставив ноги для равновесия, поднять топор высоко над головой, а потом опустить его твердой и точной рукой. Но ничего этого он не сделал. Человек, лежавший на плахе, тихо застонал и шепотом проговорил:

— Не мучьте меня. Прошу вас, скорее.

Но Роберт,

потрясенный значимостью того, что должен был совершить, застыл как каменный. И тогда я быстро вытащил из соломы топор. Пяти шагов хватило, чтобы оказаться рядом с плахой. Только чтобы не длить мучения, по одной лишь этой причине, и ни по какой другой, быстрым движением я отклонился назад, а потом с силой опустил топор точно в нужное место. И без всяких слов о правах людей, правительствах, выигранных и проигранных войнах голова правившего Англией короля упала на помост, обагрив кровью грубые доски у нас под ногами.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Хэммет Корнуолл облокотился на камень и закрыл глаза. Он устал и рад был немного посидеть, пока старуха делает то, что требуется. Долгая болезнь и следующие несколько недель, проведенные в путешествии по дикой, необжитой местности, высосали из него все жизненные соки. В самом начале их пути ему очень не хотелось убивать хозяйку постоялого двора. Она всегда была добра к ним, и, если бы не ее хлопоты и забота, они с Брадлоу уж точно пошли бы на корм червям. Но законы их тайного ремесла требовали смерти женщины, и Корнуолл почти совсем позабыл о ней за то время, что прошло после их ухода из Бостона.

Теперь его гораздо сильнее мучила мысль о том, что в какой-то момент за эти несколько недель, когда они брели сквозь бесконечную чащу, одинокие и заброшенные, он потерял голос, как будто постоянная рвота — сначала на корабле, а потом во время болезни — лишила его дара речи. Некогда он знавал человека, которому удалось выжить после того, как ему перерезали горло, однако потом он всю жизнь молчал — не мог произнести ни единого слова, даже шепотом. Ему приходилось объясняться жестами, как тому идиоту-мальчишке на корабле. При мысли о жутком времени, проведенном посреди океана, Корнуолл начал тяжело дышать, и старуха пробормотала что-то успокаивающее. Он не мог понять, что она говорит, но звучало это как: «Сейчас-сейчас».

Не то чтобы он не хотел говорить. Поначалу сразивший его недуг показался ему в высшей степени мучительным, но как он ни пытался сказать хоть что-нибудь, ничего не получалось. Брадлоу решил, что Корнуолл не разговаривает с ним из вредности, и поэтому ругал товарища на чем свет стоит. И только когда Корнуолл показал ему свой огромный кулак, маленький человек угомонился. Постепенно тишина стала действовать на Корнуолла успокаивающе. Ему до смерти надоело, что их четкие планы все время срываются, что они то и дело попадают в непредвиденные ситуации. Сейчас, по крайней мере какое-то время, ждать было нечего, не было нужды суетиться, разведывать обстановку, принимать трудные решения. Только идти вперед в привычной тишине.

Из-за слабости они с Брадлоу поначалу хотели бежать из Бостона верхом, но, поскольку оба привыкли к городской жизни, да к тому же ни одна лошадь, даже самая выносливая, не годилась для великана Корнуолла, они отправились в Салем пешком, как и планировали ранее. Встретившись с агентом в Салеме, оба через несколько дней получили карту и указание двигаться в Биллерику, где якобы скрывался человек, бывший целью их путешествия.

С собой у них было кремневое ружье, порох, веревка и топор мясника.

Как раз по пути в Биллерику они и наткнулись на индейца. Сквозь густую березовую рощицу они увидели человека, стоявшего неподвижно, как скала. Его рубашка и краги были цвета древесной коры, а черные волосы сливались с тенью. Лишь едва заметное трепетание листьев перед лицом индейца выдавало присутствие живого существа. Если бы он, Корнуолл, не подошел к краю тропинки и не расстегнул штаны, чтобы справить малую нужду, то он так никогда и не увидел бы это лицо. Замерев в изумлении с открытым ртом и держа в руках детородный орган, Корнуолл уставился на неподвижную фигуру, словно перед ним появился лесной эльф. А так как говорить великан не мог, он стал описывать руками огромные круги, как будто пытался выплыть среди огромных волн.

Когда Брадлоу наконец заметил индейца, тот уже успел достать дубинку и со всего размаху ударил ею Корнуолла в челюсть. Великан упал, но сознания не потерял и поэтому видел, как у запаниковавшего Брадлоу ружье дает осечку и дубинка тут же опускается ему на голову, после чего и Брадлоу тоже валится на землю. Не то чтобы индеец действовал очень быстро, но в его экономных движениях чувствовалась такая точность, что гигант Корнуолл даже позавидовал дикарю.

Вдруг невесть откуда послышалось взорвавшее тишину улюлюканье и из мелколесья выскочила еще дюжина лесных жителей, каждый из которых держал в руках дубинку и нож. Окружив Корнуолла, дикари принялись его пинать и колоть ножами, а когда он попытался заслониться, повредили ему запястье. Корнуолл видел, как Брадлоу, несмотря на льющуюся из головы кровь, с остервенением сопротивляется. Ухитрившись достать собственный нож и вытащить его из ножен, он злобно рассекал воздух вокруг себя, целясь в пинающие его ноги. Одного не слишком расторопного воина он все-таки зацепил, прорезав ему икру до кости, и тут же получил удар дубиной, отчего и потерял сознание. После этого Брадлоу подняли и утащили в кусты. И тут же Корнуолл почувствовал, что ему на шею накинули лассо и затянули, а руки прочно связали кожаным ремнем. Спихнув с тропинки, его протащили несколько сотен ярдов до поляны и бросили рядом с Брадлоу. Лассо затянули еще туже, так что воздух продирался сквозь его глотку с тяжелым хрипом.

Индейцы присели на корточки, чтобы рассмотреть ружье и прикинуть вес топора, и, не обращая никакого внимания на пленников, тихо лопотали что-то на своем языке. Корнуолл взглянул на Брадлоу, у которого на виске выросла темная шишка, но не мог понять, жив тот или нет. Однако вскоре заметил, что грудь товарища поднимается в такт дыханию. Тогда он поднес связанные руки к подбородку и осторожно пощупал свой рот. Несколько нижних зубов зашатались и выпали, как кукурузные зерна, прямо в его согнутые вялые пальцы. Челюсть была сломана, наверное, в нескольких местах, и он знал, что, когда первый шок пройдет, боль будет сильная. В запястье тоже был перелом, но, по крайней мере, кости не торчали наружу.

Видимо, индейцы не имели ничего против, чтобы подождать, пока Брадлоу начнет шевелиться, стонать и ругаться. Но как только тот пришел в себя, их с Корнуоллом, подняв на ноги, погнали пинками и толчками сквозь чащу леса на север по каким-то только индейцам видимым тропинкам. Они шли быстро, не снижая темпа, и вскоре оказались в гористой, труднопроходимой местности, усеянной валунами и поросшей густым папоротником. Через несколько часов пути Корнуолл, то и дело спотыкавшийся, подумал, что их передвижение не имеет никакого заранее намеченного плана. Казалось, похитители идут наугад, петляя и меняя направление, подобно мигрирующей стае осторожных скворцов.