Жена моего любовника

Ульянина Ирина Николаевна

— Вот и хорошо, — ляпнула я рассеянно, прикинув, что автокатастрофу можно считать железным алиби: парочка точно непричастна к покушению на Серегу.

— Ничего хорошего не вижу! — Ольга сердито отбросила мою руку.

Я потерла лоб — свой надсадно варивший котелок. Сама чувствовала себя как потерпевшая аварию. Спросила:

— Слушай, а из-за чего вы ссорились?

— Да из-за тебя, блин! Из-за чего еще…

— Как? — Я ударила себя в грудь. Каланча, как никто другой, умела довести меня до крайнего изумления.

— Так!.. Эгемчик думал, что Серега прячет деньги в твоей квартире, а я их не нашла. Зря только старалась, шарилась.

Заявление потрясло

меня.

— А-ах, вот зачем ты перевернула дом вверх дном?! Ты хоть понимаешь… Это потрясающая наглость!.. И про взрыв ты мне наврала!

— Ос-споди… Подумаешь, ну, наврала… Чего непонятного-то? Нам же надо было выяснить, где ты живешь! Эгем придумал план: сгреб самые тяжелые кастрюли и, когда ты позвонила, стал кидать их на пол, друг на друга. Для звука, для грохота. Правда, получилось похоже на взрыв? Ой, я еле сдерживалась, чтобы не заржать, прямо чуть не описалась от хохота. А ты, блин, поверила! — Госпожа Гадюкина на этот раз не стала сдерживаться, разразилась конским ржанием, и ушибленная голова не помешала ее веселью.

У меня же от праведного гнева кровь прилила к щекам, я воскликнула: «Замолчи!» А Ольга не унималась — описала, как Эгамбельды проводил ее до парка. Оказывается, когда я ждала машину на Красном проспекте, чумея от страха, и звала ее, бегая по Нарымскому скверу, сообщники преспокойно целовались под березой.

Чем лучше становилось настроение маленькой куколки, похожей на страшный сон, тем больше усиливалась моя злость, с которой я выпалила:

— Это подлость! Видеть тебя больше не хочу! Счастливо оставаться!

— Кать, ты что, обиделась? Кончай. Прекрати, не уходи… Разве я виновата, что нам с Эгемчиком всегда бывает трудно расстаться?.. Помнишь, ты спрашивала, люблю ли я Серегу? Так вот отвечаю: я не Сережку, а Эгема люблю, причем давно…

Каланча, оказывается, еще и рассчитывает на мое понимание, прямо как абонент сотового телефона, отключивший аппарат. Но Ольга не мобильник, а совесть отключила. Мерзавка! Я крикнула громче, чем позволительно в постной больничной обстановке:

— Да и люби на здоровье, кто же против?!

— Кто-кто… Дед Пихто! Волков, скотина, заныкал общие деньги, чтобы меня удержать… Катя, скажи, он тебе еще нужен?

Я гордо выпрямилась: угу, жди, так я и стану изливать тебе душу, несносное создание! Лялька не отставала:

— Забирай его со всеми потрохами, пользуйся сколько влезет, но! Есть одно но: деньги будем делить по справедливости.

— Какие деньги? Я ничего не знаю о деньгах! В глаза их не видела, не то что в руках не держала… Деньги! Ты бы лучше о детях вспомнила. Еще матерью называешься… Волчица!

Стрекоза сделала скорбное лицо — уголки тонкогубого рта съехали вниз. Однако выдержки для молчания ей хватило ненадолго.

— Да, я — мать! Дети никуда не денутся, а мне сейчас позарез нужны деньги. У этих… — она сравнила медсестер с продажными женщинами, — обезболивающего укола не допросишься, ждут, когда им забашляют… А где я возьму, если Волков, скупая скотина, филки заныкал?! И сам как сквозь землю провалился…

— Не говори про Сергея плохо. Никакая он не скотина, тем более что ему сейчас совсем не сладко…

— Он — скотина, — с упрямством, достойным лучшего применения, повторила Лялька. — Всю жизнь мне испоганил! Рожать заставлял! Из дому не выпускал! Ненавижу, ненавижу его!

С крика она перешла на плач и ревела так горько и самозабвенно, что мне передалось ее состояние. Я тоже всплакнула и в растерянности думала: чем ее утешить? Как вразумить?.. На ум пришло сравнение: пойманную стрекозу закрыли в банке,

она сикатит прозрачными крылышками, а толку мало… Странно, но от Лялькиных и собственных слез сделалось легче. Жена моего любовника, прикованная к постели, уже не представляла угрозы, не воспринималась соперницей. Кукушки — птицы неприкаянные. Ольга нуждалась в опеке не меньше, чем ее дети…

Глава 11

День да ночь — сутки прочь. Время перепуталось, сбилось так же, как я сбивалась с ног. Металась между этажами, словно потерянный между двух огней, забыв про еду и сон.

Лялька капризничала по полной программе, требовала сдувать с нее пылинки — кормить с ложечки, умывать, массировать спину, подавать судно. Эгем к ней так и не явился, что усугубило плаксивость незабудки. Состояние Сергея и вовсе оставляло желать… Он не выходил из комы, и мне оставалось только караулить вход в палату. Я часами, вытянувшись в струнку, как сторожевая собака, просиживала на подоконнике напротив двери в реанимацию. Врачи смирились со мной, как со стихийным бедствием, — уже не гнали прочь, но, к сожалению, и не обнадеживали оптимистичными прогнозами. Со своего наблюдательного пункта я отлучалась только в туалет, попутно звонила родителям с мобильника, чтобы узнать про малышастиков и Азиза. Папе чужие дети практически не досаждали: он по утрам уходил на работу и возвращался к вечеру, когда ребятишкам положено было спать. А маме с ее гипертрофированной ответственностью мало не показалось. Впрочем, она не жаловалась, но постоянно старалась выяснить, чьи это дети. Похоже, побаивалась, что я их удочерю-усыновлю, а ей возиться придется вечно. Как бы то ни было, я чувствовала, — мама согласна вывернуться наизнанку, только бы у меня все поскорее устроилось, образовалось, урегулировалось. Представляю, каково это для матери — пребывать в полном неведении, но все равно отмалчивалась…

Так миновало двое суток, а на третьи на дежурство заступил Никита Синев. Завидев его, я подобно белочке резво спрыгнула с подоконника:

— Кит, наконец-то!

— Что, неужели соскучилась?

— Слов нет, как стосковалась! — искренне подтвердила я, ведь во всей больнице никто, кроме него, не снисходил до общения со мной. Попросила: — Зайди посмотри на Сережку, а?

Интерн не долго любовался Волковым. Выйдя, заявил мне с комсомольской прямотой:

— Ему не лучше, но и не хуже. И это нормально. А вот на тебя, Катерина, без слез не взглянешь. Ты когда спала в последний раз?

— Что ты имеешь в виду?

— А ты что?.. Не подумай, я не настолько любопытен, чтобы интересоваться регулярностью твоей сексуальной жизни, а вот твое здоровье мне небезразлично.

Парень фактически насильно затащил меня, упиравшуюся, в ординаторскую, сунул таблетку валиума вместе с чаем, и я сама не заметила, как отключилась, сидя на диван-кровати. Вроде секунду назад еще говорила и имела право называть себя человеком прямоходящим, и вдруг — брык! — голова очутилась на подушке, ноги непроизвольно вытянулись. Никита накрыл меня одеялом до самого носа, и те казенные одеяло с подушкой подействовали так, будто были пропитаны хлороформом, эфиром, или чем там еще усыпляют? «Лежи спи, и чтобы я тебя не слышал как можно дольше!» — сквозь сон услышала я голос Синева и тотчас увидела сладкий сон про немыслимо шикарный банкет, на котором я очутилась в чем была — обычных джинсах и джемпере. Ходила среди нарядной, незнакомой публики, стыдясь своего бедняцкого прикида и зверского голода, хватала снедь с ломившихся столов. Ела, что называется, в три горла, а насытиться никак не могла.