Жена моего любовника

Ульянина Ирина Николаевна

Народ безмолвствовал, одна Клавдия поделилась увиденным:

— Кто стрелял, не знаю, а обнаружила его я! Иду, значитца, с работы, слышу, кто-то стонет, кряхтит. Страшно стало, однако подошла… Он еще ползал, какую-то Ляльку звал. — Она указала на меня. — Не ее! Эту Катериной зовут.

— А выстрелов, выходит, никто не слышал? — Опер поднял со снега гильзу и сунул в пластиковый пакетик.

— Дык кто нончи разберет: пистолет грохнул или мальчишки петардами балуются? — молвил свое слово дед. — Моя собака Дуня волкодава загрызет, а петард и бомбочек энтих проклятущих страсть

как пужается!

Отзывчивая Клава, не дававшая мне упасть, выдвинула свою абсурдную версию:

— Я вот что думаю, товарищ начальник. Может, он не звал ту Ляльку, а хотел сообщить, что она в него стреляла? Но кто она, эта злоумышленница, ума не приложу, в наших домах женщин с таким именем нет!

— Нет, Лялька не могла стрелять, Лялька его жена, — слабо возразила я. — Зачем?..

— А-а, не могла, говоришь? — отчего-то разозлилась торговка семечками, лишив меня поддержки, точки опоры, и уперла руки в боки. — Так он же к тебе шел, верно? Отсюда мотив — ревность!

Милиционер стянул с Волкова шубу и, подавая ее мне, сказал:

— Оденьтесь, гражданочка. Это правда, потерпевший к вам шел?

— Ко мне, но Лялька не виновата, она… совсем не ревнивая.

— Ой, поглядите-ка на нее! Где ты неревнивых жен видала? Да любая из нас сопернице бы все зенки выколупала! Строит из себя наивную! — накинулись на меня бабенки, гомонившие на разные лады. Я едва держалась на ногах и тряслась крупной дрожью, старалась плотнее запахнуть полы промерзшей шубы, но мерзла все сильнее. Была как в тумане, как в обмороке, чудилось, что голова кружится именно от какофонии возбужденных голосов. Следователь прикрикнул: «Тихо! Спокойно, граждане! Вы не на базаре», спросил мое имя и адрес, а также данные Волкова. Я отвечала автоматически, не задумываясь и не спуская глаз с Серенького, над которым пульсаром загорались вспышки фотоаппарата. Второй оперативник обыскал его пальто и пиджак, вынул из внутреннего кармана бумажник, и я заметила, что пластиковые карточки на месте, а вот прежняя пухлая пачка наличных пропала. Только в наружном кармане отыскались несколько сложенных мелких купюр.

— Вроде ограбление исключается: деньги и часы целы. Егорыч, погляди, какие у него козырные запонки! — переговаривались инспекторы.

Вместе с Егоровичем над Серегой согнулся и дед:

— Батюшки-светы! Сколь живу, впервой таки цацки богатые вижу!.. Точно баба вырядился. Граждане дорогие, а вот ведь по телевизору всегда показывают, коли заказное убийство, обязательно делают контрольный выстрел в голову. А ему голову не тронули!

«Что вы мелете? Типун вам на язык!» — хотела крикнуть я, но губы не слушались, и мое тело вдруг сделалось легким и понеслось в упоительную невесомость. Сознание окончательно отключилось, отпустив меня в свободный полет над бедой…

— Дыши, дыши глубже! — услышала требовательный незнакомый голос. Кто-то пребольно лупил меня по щекам.

— Ум-м-м-м… Уберите руки!!! — вскинулась я и передернулась, ощутив за шиворотом колючий снег. Соображала туго. Бессмысленно пялилась на зевак, стараясь понять, куда попала.

— Вам лучше? — Передо мной, как лист перед травой, стоял мужчина в белом халате.

— Ум-м-м,

да. — Повернув голову, я увидела, что лежу рядом, на расстоянии вытянутой руки от раненого возлюбленного, которого как раз укладывали на носилки, и добавила: — Лучше, чем Сереже…

— Оклемалась, — с удовлетворением заключила Клавдия.

Носилки уже закатывали в машину — белый микроавтобус с матовыми стеклами, и понимание того, что Волкова сейчас увезут, придало мне небывалую, прямо нечеловеческую энергию. Вскочив, я рванула к карете скорой помощи с воплем: «Я с ним! Я с вами! Мы должны быть вместе!»

— Посторонитесь. Да не лезьте вы, женщина! Больному сейчас без разницы, вместе вы или врозь, — боролся со мной доктор. — Не возьму я вас. Не положено. Покиньте машину, выходите немедленно!

А я лезла напролом — запрыгнула в карету, села на лавочку, тянувшуюся вдоль борта, и вцепилась в нее крепко-накрепко — попробуй оторви. Не верила, что Сереге безразлично мое присутствие или отсутствие. Мы неразрывны; я спасу его силой своей любви. А иначе…

— У меня кровь… У нас одинаковая группа крови, — убеждала раздосадованного доктора. — У меня много крови, я сдам! Для всех сдам!

— Не положено, как вы не поймете?! Дальше приемного покоя вас все равно не пустят. А, в самом деле… — Он устало махнул рукой. — Как вы мне все надоели!

То ли смирился, то ли позарился на мою кровь… Кстати, я понятия не имела, совпадает ли она по группе с Сережиной.

В салон заглянул оперативник и предупредил, непонятно к кому обращаясь, что завтра в больницу заедет следователь. «Хоть два следователя», — мотнула я головой. Дверцы захлопнулись, отсекая нас от зевак, и микроавтобус с мигалкой тронулся.

Из-за спин врачей, прилаживавших аппарат искусственного дыхания и капельницу, я почти не видела Сергея, если не считать ног, зато прижимала к себе его свернутое пальто с пятнами засохшей крови. За матовыми стеклами улицы не просматривались, было непонятно, где мы едем, ясно лишь, что всюду темно. Ни проблеска. Сплошной мрак неизвестности.

Глава 10

— А какой препарат вы ему ставите? Или это заменитель крови?

— Женщина, увязались за нами, так хоть здесь на нервы не действуйте. Вы же не медик, не фармацевт? Ну и не задавайте лишних вопросов, — отмахивался от меня тот же усталый немолодой доктор.

Остальные меня и вовсе игнорировали. А как я могла не задавать вопросов, если Сережка дышал со свистом, с хрипом?.. Ерзала, ерзала и спросила: «Наверное, у него легкое прострелено?» — и схватилась за ботинок Волкова.

— Кончай мельтешить, без тебя тесно. А то сейчас успокоительное вкачу! — Врач показал наполненный шприц, но, вопреки угрозе, «вкатил» инъекцию бедному Серенькому, а тот даже не вздрогнул. Это я тряслась подобно заячьему хвосту, — начался отходняк от промерзлости, и контачило так, будто держалась за оголенный электрический провод. К тому же вспомнила про оставшихся дома детей и мутного клиента, который им в няньки совсем не годился. Гаевая! — на нее вся надежда. Как кстати оказалось, что им с Буренко больше негде миловаться…