Жена самурая
Шрифт:
— Это же такая власть, — глаза Како-сан загорелись нехорошим огоньком, — быть женой единственного в стране человека, который может созвать столь огромное войско!
— Это еще и ответственность, — Тсукико-сан покосилась на Асакура с неприкрытым неодобрением. — Но ты слишком молода, чтобы это понимать. И совсем не знаешь жизни.
Како-сан небрежно дернула плечом, но в спор вступать не стала. Весь ее вид говорил о том, что Тсукико-сан пребывает в заблуждении, но может думать, как ей угодно, а уж она сама, Како, знает и жизнь, и кто из них прав.
— …
— Ужасное расточительство, и сразу после войны.
Наоми с трудом сдержала фырканье. Она была уверена, что никто из девушек не стал бы осуждать столь ужасное расточительство, если бы шла речь об их свадебных одеждах.
— Ничего удивительного, — сварливо отозвался кто-то. — Земли Фудзивара война, считай, и не затронула вовсе. Отсиделись и переждали ее. Известно, что у Хиаши Фудзивара золота сбережено столько, что дорогу до Эдо можно им выложить.
Помимо воли Наоми вздрогнула. Фудзивара отсиделись? Фухито-сан мертв, Ёрико-сан мертва, их дитя отдано на воспитание в чужой клан…
«Как давно это стало называться — отсиделись? Так и про Такеши вскоре начнут говорить — что он отсиделся в подземельях Тайра».
Слова жгли ее изнутри, так и норовили сорваться с языка хлесткими укорами, устыдить и усовестить. Но она сдерживала себя и молчала, потому что ей было противно и тошно начинать этот разговор. Если кто-то допускает такие мысли, она не сможет ничего доказать и ни в чем переубедить.
— Свадьбы после этой войны одна за другой назначаются. Удивительно! — голос Како-сан заставил Наоми насторожиться, и, как оказалось в дальнейшем, ее опасения были полностью оправданы, поскольку Асакура продолжила: — И даже в ныне опальном клане Токугава намечается одна.
Наоми прикусила язык. Взгляды большинства женщин и девушек были устремлены на нее, и ей разом сделалось неуютно. Она поежилась и неосознанно скомкала в ладони подол кимоно.
Свадьба ее сводной сестры, Ханами… Они встретятся очень скоро — не пройдет и пары недель. А потом проведут долгую, долгую жизнь в стенах одного поместья. И изо дня в день Наоми будет преследовать укоряющий, обвиняющий, обличающий взгляд ее сводной сестры, которая, вероятно, считает ее источником всех своих бед.
В памяти мгновенно и очень ясно всплыл тот день и разговор с Такеши. Очередной непростой разговор. Правда заключалась в том, что по-настоящему спокойным выдался лишь самый первый день возвращения Такеши. А сразу после их жизнь закрутилась и понеслась: каждый день он или принимал в поместье глав мелких кланов, или ездил по обширным землям Минамото сам; вершил суд, наказывал и миловал, вел переписку с императорским дворцом в Эдо, с Татибана, Фудзивара, Асакура, с министрами и советниками. Он навещал монастыри, которые сражались на стороне их альянса, чтобы поблагодарить и вновь заручиться их поддержкой — на сей раз, против Асакура.
И обезглавленный — ах, какая ирония — клан Токугава стал для Такеши еще одной головной болью. Когда шла война,
Но сейчас ростки неповиновения вновь появились в поместье Токугава, а Такеши уже не мог рубить голову каждому, кто смотрел на него косо. В мирное время так делать не следовало, и о своей недавно пробудившейся благоразумности Минамото иногда крайне жалел.
Ханами в глазах бунтовщиков являлась истинной и единственной наследницей клана, и вскоре, как подозревал Такеши, он может получить еще одну войну — на сей раз в границах собственных земель. Да и за пределами клана Токугава о Ханами помнили. Дочь некогда презираемого всеми Такао, которая в иное время не могла и надеяться на удачное замужество, вдруг превратилась в желанную невесту.
И потому Такеши должен был держать Ханами поблизости. И проследить, чтобы ее муж был предан ему как никто иной.
Интуитивно Наоми чувствовала и понимала почти все из того, что рассказал ей тогда Такеши. Она ведь не была дурой.
«— Мне ведь нечем возразить тебе, знаешь? — они говорили поздним вечером на деревянной террасе одного из дальних домов поместья, примыкавшего к небольшому онсэну*. Над поверхностью воды клубился белый пар, уносимый прочь тихим ветром.
Наоми, сидящая в светлой купальной юката у самой кромки воды, подняла голову и посмотрела на Такеши. Он стоял в шаге от нее и напряженно вслушивался в окружавшую их тишину. Минуту назад ему показалось, что среди деревьев раздался какой-то шум, и он вылез из горячей воды, чтобы оглядеться. На досках, которыми был устлан пол, остались мокрые следы его шагов.
Такеши кивнул и, еще раз обведя настороженным взглядом деревья вокруг, отошел от поручней и с тихим всплеском вновь погрузился в воду рядом с тем местом, где сидела Наоми.
— Но я не хочу жить рядом с Ханами больше всего на свете, — просто договорила она и сама же усмехнулась своим словам. — Я и так вижу отрубленную голову отца, когда закрываю глаза.
— Я вижу своего брата, — Такеши пожал плечами, отчего вода вокруг него всколыхнулась и разошлась широкими кругами. — Ты не избавишься от призраков людей, которых ты убила, даже если ничто не будет напоминать тебе о них. Они у тебя в голове, а не перед глазами.
Наоми отозвалась долгим, тоскливым вздохом. Некоторое время она молчала, размышляя о чем-то своем.
Такеши, откинув голову на деревянный бортик, наблюдал за Наоми сквозь опущенные ресницы. Когда его жена ослабляла контроль за выражением лица, на нем можно было прочесть каждую ее мысль, уловить каждую из стремительно мелькавших эмоций. Когда она хмурилась, ее брови надломлялись, и меж ними, ближе к переносице появлялась глубокая складка. Когда она сосредоточенно что-то обдумывала, то кусала изнутри губы, и морщила лоб. Когда она расстраивалась или обижалась, то ее лицо вдруг становилось по-детски беззащитным и ранимым. А когда она смеялась, то ее глаза светились ровным, мягким светом.