Жених из Чернодырья

Верховцева Полина

— Еще вопросы есть? — я обвела всех присутствующих наглым взглядом. Было очень приятно чувствовать себя под защитой такой зверюги. Приятно и трепетно. И все силы уходили на то, чтобы сдержать блаженную улыбку, — если нет, то прошу всех на выход. Всех, кроме тебя, цыпочка, твоего папани и вот этого петуха. С вами будет разговор отдельный.

Просить дважды никого не пришлось. Были гости – и нет гостей. Только входная дверь за ними жалобно всхлипнула и закрылась.

— Ну и где твой жених? — хмуро спросил Ханс.

Я протянула ему вяло трепыхающегося петуха и робко улыбнулась:

—

Я это… рассердилась немножко…

Он посмотрел на меня, на петуха, потом кашлянул и, сконфуженно потирая бровь, произнес:

— Напомни мне тебя не злить.

Эпилог

Увы, петуха пришлось расколдовывать. Хоть я и порывалась наварить бульона или отправить посылочку в лес к Люсеньке-Людоедке, но Ханс настоял на том, что надо все возвращать обратно и вершить правосудие, чтобы другим неповадно было.

Преступников мы посадили в темницу под тяжелый замок, где им предстояло ждать своей судьбы и приговора. В тот же день по Синеречью расползлись слухи о моем бойком возвращении, и в усадьбу потянулись прежние работники. Вернулся садовник, конюх, старшая горничная и ее помощницы, стражники пришли. Да все пришли, кто верой и правдой нашей семье служил, и кого эти проходимцы вынудили уйти.

Пока Ханс железной рукой наводил порядок, я сидела у кровати отца и подкармливала его той самой сушеной рябиной, которая из меня всю отраву вывела и заставила мой дар пробудиться.

К полуночи папенька пришел в себя, с трудом приоткрыл тяжелые веки и грустно сказал:

— Ну вот и все. Отмучался. Доченьку свою вижу…

— Пап, — я взяла его за руку, — живой ты. И я живая.

— Какая злая шутка, — горестно вздохнул он и попытался снова закрыть глаза, но я не позволила.

Бесцеремонно сунула еще несколько ягод ему в рот:

— Глотай!

От неожиданности он подавился, но проглотил – гулко и с надрывом, а потом неверяще просипел:

— Сима? Это и правда ты?

— Да, — не в силах сдержать слезы, я бросилась ему на грудь и разрыдалась.

Подумать только, еще бы несколько дней, и его уже было бы не спасти. От одной мысли об этом в душе снова вспыхнула ярость, но я сдержала ее. Чуть сама не загорелась, но все-таки выдохнула и еще крепче обняла отца.

— Я был уверен, что ты погибла.

— Жива, здорова. И ты скоро поправишься, — улыбаясь сквозь слезы, заверила я. Правда потом нахмурилась, — ты когда собирался мне сказать?

— О чем, милая?

Я с укором посмотрела на отца и пояснила:

— О том, что я из Чернодырья, папа.

Он как-то сразу сник и пригорюнился:

— Узнала, значит?

— Узнала.

Он замялся, пытаясь подобрать правильные слова, потом вздохнул тяжко и начал говорить:

— Мы с Кики встретились, когда меня в лес на спор занесло. Хотел показать удаль молодецкую, а угодил в болото. И хана бы мне там пришла, если бы не она.

— Кики?

— Кикимора болотная. Необычайной красоты женщина, я тебе скажу. Я как увидел ее, так и пропал. Любовь у нас случилась неистовая, надышаться друг другом не могли. Она за мной из леса в город пришла, и все по началу

хорошо было, но потом угасать начала. Не подходил ей наш воздух, дома наши, вода. Все сильнее тосковала она по своему болоту, но уйти не могла – на сносях была. Кое-как ей удалось срок доходить, да тебя родить. Ты слабенькая была, маленькая. В тебе больше от отца-человека было, чем от колдуньи-матери. В лесу бы ты не выжила, а Кики не могла выжить здесь…

Его голос задрожал и оборвался. Я не торопила, сидела тихо и ждала продолжения.

Отец еще раз надрывно втянул воздух, прежде чем говорить дальше:

— Сердце разрывалось от боли, когда стало ясно, что я должен ее отпустить. Она ушла, а мы с тобой здесь остались, и с тех пор я больше ни разу Кики не видел. Лес разозлился, что я его дочь увести пытался, и больше не пускал меня под свою сень, а ее не выпускал ко мне. Даже если рядом стояли – я с одной стороны границы, она с другой, и между нами не больше шага было – не могли ни увидеть друг друга, ни прикоснуться. Вот так и жили. Одна радость у меня была – дочь подрастала. Чем старше ты становилась, тем сильнее на мать становилась похожа. Я все ждал, когда у тебя дар проступит, но он спал.

— Уже проснулся, — смущенно призналась я и поведала, какого шухера в лесу навела, пока за водицей для мошенника-Марка ходила.

Отец смеялся до слез, а потом с умилением сказал:

— Ну вся в мать. У Кики характер тоже не сахар. За это и любил.

Мы еще долго разговаривали, потом отец заснул, а я на цыпочках вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь. Теперь все будет хорошо, я это знала наверняка.

В гостиной в кресле у камина, я нашла Ханса. Подперев щеку кулаком, он задумчиво листал какую-то книгу и, кажется, был мыслями где-то очень далеко от этого места. Однако, когда я попыталась подкрасться и напугать его, лениво произнес:

— Я все слышу.

Тьфу ты. Ушастый какой.

Я подошла ближе и остановилась прямо перед ним, глядя сверху вниз. И чем дольше смотрела, тем большей нежностью наполнялось сердце. Такое чувство, будто нашла утерянную часть самой себя…

Он протянул мне руку, и я без раздумий вложила в нее свою ладонь. А он возьми и дерни, так что оказалась у него на коленях, со всего маха врезавшись в широкую мужскую грудь. Услышала, как билось сильное сердце, и так хорошо стало, так уютно и радостно, что чуть не заурчала от удовольствия.

— Пусти!

— Не пущу.

— Ну и ладно.

Я устроилась поудобнее у него на руках, обняла и щурясь, как довольная сытая кошка, уставилась на огонь. Хорошо все-таки что меня в Чернодырье занесло. Дар проснулся, тайны прошлого вскрылись, от обмороков избавилась, и ЕГО встретила. Разве может быть что-то лучше?

И все-таки вопрос один остался. Чуть отстранившись, я заглянула в невыносимо синие глаза и спросила:

— Ты знаешь мою мать? Кикимору?

— Кики? — слегка удивился он, — а как не знать. Она если разойдется, так весь лес по струнке поставит. Ей что дух леса, что ведьма озерная – всех построит. У нас как на дальних болотах дымить начинает, так все по щелям прячутся. Душевная женщина, добрая, отзывчивая…