Жёнка
Шрифт:
Бер усадил меня на лавку, а я продолжила всхлипывать.
– Батюшка, ты знал?
– Да, Боров приезжал накануне свадьбы за всеми нами. Он видел, потому брать и не стал. Сказал, купит всё, пусть лежит до тяжких времён.
– Можно?
– спросил муж, сидящий рядом и поддерживающий меня за плечи. Я кивнула и отдала ему.
– Удержишься?
На мой кивок Бер встал, снял с себя сорочку и взял у меня из рук другую. Она пришлась ему как раз впору. Сидела, как влитая. А я прерывисто вздохнула, глядя на него.
– Но почему
– я резко обернулась к отцу, только ему я могу высказать своё негодование. Никому б другому не осмелилась перечить.
– Он ведь был хорошим парнем. Я познакомился с ним прежде, чем отдавать тебя.
А у меня просто не хватало слов. Да, я, возможно, была с ним счастлива - ведь не помню того. Но было что-то ещё, чего я не помнила, от чего такая обида на отца у меня. Да и как родители могли назвать своё дитя Боровом -- кладеным хряком, ведь имя определяет судьбу.
– Тише, тише, милая!
– успокаивал меня муж.
– Не надо, - он нежно сжал мои плечи, наклоняясь и шепча в самое ухо: - Ты ведь сама говорила, что мы бы не встретились при других обстоятельствах... Значит, так Среча* переиграла наше знакомство после того, как я женился на другой.
– Но Боров чем виноват?
– не унималась я.
– Не он, а люди, убившие его. Давай покушаем, а то мне завтра вставать ранёхонько. Дел невпроворот.
Я поглядела на сидящих за столом братьев и матушку, вытерла слёзы и кивнула мужу.
– Простите, я не нарочно.
– Что ты, малышка, мы тебе всегда рады, - сказала мама.
– И где, как не здесь можно тебе выплакать свои слёзы.
Мама знает? Но откуда? Я ведь сказала только отцу. Хотя она ведь видела Бера и Борова. Это ведь два разных человека, не думаю, что они на одно лицо, даже ежели и похожи. Муж наложил мне в миску еды, и я принялась жевать, поглядывая на своих братьев, родителей. Свидимся ли мы ещё когда? Они ведь не молодые уже. Кто-то и до восьмидесяти доживает, а кто-то и в младенчестве гибнет, как те, ни в чём не повинные дитятки, которых джунгары убили. Джунгары ли? А может то наши, русы? Тогда нет им прощения!
Уложили нас в моей светёлке, так и пустующей всё то время, правда, было чистенько и прибрано. Вернули сундук на место да ещё один поставили, накрыв овчиною да простынями. На них мы и легли спать.
– Бер, ну ладно, у тебя хорошее имя, но как отец твой мог назвать Борова его именем?
– спрашивала шёпотом мужа, когда мы лежали рядышком.
– А он хиленьким родился, тож они хотели обмануть судьбу, дав ему имя здоровяка. Боров - ведь не только хряк, но и здоровенный мужичина. Но брат болел в детстве сильно и был вовсе не огромным. Потом со временем вытянулся и вырос, но уже не с меня ростом да силою был.
– Батюшка поищет тебе учителя. У нас тут раньше в граде училище было, пока книжное хранилище не сгорело. Может кто остался ещё в живых.
– Я люблю тебя, Цветочек, спи, милая.
Да поспать ежели и удалось, то совсем
Глава 13
Я вздрогнула, а муж тут же встал.
– Цветочек, ты как? Малыш?
А я сжалась в комок, держась за голову.
– Вновь шёпот?
– я молчала, не в силах произнести ни слова. Муж притянул к себе, гладя меня по волосам. Боль помаленьку отступила.
"Иди!" - а я уж и отвыкла от этого жуткого пронизывающего до костей шёпота, похожего на шелест листьев.
И я пошла, как была босиком, голяка. Муж едва успел сцапать меня в охапку, натянуть на меня рубашку, охабень да сапоги.
Шёпот привёл меня на другую сторону града, к избушке, где слышались металлический звон и звук бьющихся горшков.
Бер среагировал мгновенно, раз - и нет его уже рядом. А через мгновение кто-то вылетает из окна прямо ко мне под ноги. Не муж, явно.
На небе блекло светит Месяц, небо уже не чёрное, а синее. Мужчина приподнял голову, но поднять смог взгляд только до моих колен, после чего на него упало ещё одно тело, а я подпрыгнула от неожиданности.
Злодеи, в чём я не сомневалась, сыпали бранью, пытаясь подняться. Стоило им это сделать, протягивая свои похабные руки ко мне, как они стукнулись головами не без помощи мужа и упали уже без сознания.
– Там старик, не знаю, ранен ли, поможешь? А я займусь душегубами, - прошептал муж мне на ухо. До меня дошло, что он не хочет, чтобы его узнали по голосу.
Я кивнула и вошла в домик, борясь с чувством страха.
Избушка была маленькой, дряхленькой, теперь и стёкла были выбиты. А ведь стекольные мастера ценят свой труд сродни златокузнецу. Порой отцу приходилось отдавать треть урожая, чтобы вставить стёкла в окна.
Дверь вообще отвалилась, когда я заходила. Внутри было темно, и я споткнулась о перевёрнутую лавку. Прислушалась к себе, чутьё подсказало, что старик лежит справа от меня. Я осторожно ступала, выставив вперёд руки, дабы поберечь живот. Дойдя до стены, присела, шелестя полами охабня, стала ощупывать пол. Наткнулась на тёплое тело человека. Было муторно и поджилки тряслись. А вдруг он мёртв? Нельзя ведь к покойникам прикасаться грузным* жёнам. Найдя дрожащей рукой грудь и проверив, что липкой жидкости нет, я приложила ухо к нащупанным рёбрам .
Сердце медленно, но билось. Значит, живой. Как камень с души. Я медленно выдохнула, стараясь успокоиться.
Я ведь ничего не вижу, что мне делать с человеком? Тут же темнота отступила, срывая пелену с очей. Получается, стоит пожаловаться на что-то и мне се дадут? Или стоит захотеть? Предо мною лежал старик: морщинистый весь, дряблый, седой, с кустистыми бровями и длинной белоснежной бородою, а вот нос был словно огромный гладенький кусок теста.
Дед закашлялся. Может, внутренние повреждения? Я повернула его на бок, чтоб не захлебнулся, ежели что.