Женщина до весны
Шрифт:
Он ничего не понимал.
— Дочка, значит, — тупо сказал Батраков. — А зовут как?
— Аленка.
— Дочке нужна мать, — изрек он невпопад и сам почувствовал, как по-дурацки прозвучала эта сто раз слышанная, правильная, будто таблица умножения, фраза.
— Да знаю, что нужна, — скривилась она, — но что делать-то?
— Да, история, — встал в тупик Батраков. Потом вдруг вспомнил: — Стой, раз дочка в нулевке… Сколько же ты замужем?
Она чуть задумалась:
— Ну вот считай… Замуж вышла в девятнадцать, сейчас
— А раз замужем, как же ездила?
— Так и ездила.
Этот ответ ничего не прояснил. Батраков не без труда повернулся к ней — в матрацной яме их глаза оказались почти что рядом.
— А почему?
— Нравилось, — спокойно сказала она.
Батраков не чувствовал ни ревности, ни боли, ни брезгливости, одно только желание понять. Рядом, грудь к груди, лежала женщина, любимая и своя, с ней все было ясно, но существовала еще и другая, чужая, с путаной нелепой судьбой, и ту, другую, надо было понять, чтобы своими прошлыми дуростями она не цепляла их с Танюшкой дальнейшую жизнь.
— А первый раз чего уехала? — все допытывался он.
Татьяна потянулась, погладила ладошкой его по груди и сказала мечтательно:
— Первый раз было здорово… Я ведь девушка была впечатлительная, все мысли про любовь, первый мальчик в пятнадцать лет.
— По-настоящему?
— Не понарошке же, — усмехнулась она. — Хороший был мальчик. Студент. Их на картошку пригнали, три недели жили у нас. Он и сам-то ребенок был, восемнадцать лет, а мне таким взрослым казался…
— Нравился?
— Отпад! Во-первых, перед подругами: у них вани деревенские, у меня студент. Потом язык у него был — часа по три молол без передыху! Ну, а я варежку разину — чего со мной хочешь, то я делай.
— Видела его после?
— Не. Три письма написала — ни звука. Потащилась к нему в город, а там, оказывается, и улицы такой нет.
— А ездить с чего начала?
— Мир хотелось повидать. Как раз школу кончила, стала с матерью на ферму ходить. Ну, думаю, еще время пройдет, замуж выйду, так не увижу, где чего творится. А тут случай подвернулся: рефрижераторщик один сманил. Поехали, говорит, прокатимся. А назад, говорю, как? А назад, говорит, попуткой. Так вот и загуляла в первый раз.
— А вдвоем как же ездили? — спросил Батраков. — Алла Константиновна в кузове, что ли?
Татьяна засмеялась:
— Ну что ты! Алла Константиновна — девушка нежная… Грузовики же обычно колоннами ходят. А у МАЗа кабина большая, втроем не тесно. Иногда в легковушки подсаживались.
— А ночью как, если втроем?
— Когда как. Тут уж хозяин барин, кого выберет. Но это не всегда. Иногда за так везут, для компании, одному-то в дороге скучно.
— А кормились как?
Батракова интересовало не это, другое — брала она деньги или нет?
Татьяна отмахнулась:
— Да ну… С голоду у нас еще никто не умер. Ты вон на вокзале накормил, так? А с шоферами тем более. Они же в дороге
— Ну, а если, допустим, очень уж противно?
Она сразу поняла, о чем речь:
— Мы же смотрим, к кому подсесть. А если уж так вышло, Аллу Константиновну попросишь, она девушка отзывчивая, выручит.
— Денег никогда не предлагали? — все же не выдержал Батраков, почему-то именно это волновало его больше всего.
Татьяна мотнула головой:
— Не. Это проститутки за деньги стараются, а дальнобойщицы — так, за романтику. — Помолчала и добавила: — Не мучайся, родной. Ничего плохого не было, кроме того, что было. Самое плохое, что сейчас мне домой дороги нет.
— Раньше-то возвращалась.
— Раньше как-то сходило.
— Врала?
— А ты думал? Ну, не правду же говорить. Мужу-то! Он-то не виноват, чего ж ему жизнь укорачивать. Сейчас вот занесло, сама не знаю… Думала, недельку проветримся, а видишь…
— Как замуж вышла, это ты, пожалуй, зря, — мягко, но все же осудил Батраков.
Она опять вздохнула:
— Натура у меня такая. Со школы хотела поездить. Спортсменки, вон, ездят, стюардессы всякие даже в Париж летают.
— Ну и пошла бы на стюардессу.
— С моими-то отметками?.. Ладно, бог с ним. Хоть будет, что на старости вспомнить. Ты вот в Махачкале был?
— Нет.
— А я была. И в Киеве была, целые две недели. У художника одного застряла. Сперва рисовал меня, потом так. Старый уже был, а шебутной. Знаешь, как меня звал? Гелла. Мы с ним такую хохму устроили! Гостей назвал, мне велел чай разносить. На подносе. Фартук повязал красивый, вышитый, с нагрудником. А под фартуком — ничего — голая. Поднос поставила, задом повернулась — ну, хохма! Ржачка у них была на полчаса.
Рассказывая, она увлеклась, заулыбалась.
Главное, денег не брала, думал Батраков, слава богу, баба порядочная. Конечно, окажись по-другому, тоже не смертный грех, человек не всегда себе хозяин. Но лучше, что не брала. Вон ведь как ее жизнь помотала, а порядочность сохранила…
— С дочкой надо решать, — сказал Батраков, — все равно когда-нибудь придется. Ведь не бросишь ты ее на веки вечные?
— Нет, конечно, — неуверенно и не сразу согласилась она. И попросила совсем уж жалко: — Давай чуть погодя, а?
Батраков подумал и решил:
— Ладно, еще неделю отдохни. А там поедем. Как раз и отгулы прихвачу.
Наутро, когда он спешил на работу, Татьяна пошла с ним и сама устроилась при складе, временно. Взяли без документов, на честное слово.
В тот же вечер после работы Батраков встретил мать. Увидел ее издали, и она увидела: остановилась посреди разбитого тротуарчика, рука в бок кренделем — ждала. Батраков подошел, тоже остановился. Бегать от матери он не собирался — честь велика.