Женщина до весны
Шрифт:
Мать гостила долго, года четыре. Сперва изредка наведывалась, ловила у школы, целовала, кормила вкусным, но с собой не звала. Потом приехала толстая, сказала, что все лето будет занята. И больше не приезжала.
Дом отец все же достроил. Но жизнь не заладилась. Снова жениться он не хотел, а временные мачехи не задерживались. Когда Батракову было двенадцать, отец разбился — не удержал самосвал на скользкой февральской шоссейке.
Через неделю после похорон приехала мать. Соседки встретили ее жестко, бегали в собес, подучивали мальчишку, где и что говорить. Но оказалось, мать с отцом не разводилась,
Но вскоре оказалось, что пять лет слишком большой срок — оба отвыкли. Мать кормила куда вкусней, зато при отце была воля, а мать все допытывалась, куда, да с кем, да зачем, командовала, с кем дружить, с кем нет. Отец не ругал за рваное, вдвоем зашивали кое-как да еще смеялись. Мать же кричала, что она деньги не ворует и миллионов у нее нет, лезла драться. В отместку Батрак злобно ощетинился против первого же отчима. Мать пошла на принцип, но тут уже соседки горой встали за бедного сироту. Когда убегал в училище, была даже мстительная идея поджечь дом — слава богу, рука не поднялась. С годами и долгими отлучками все кое-как утряслось, но и по сию пору жили напряженно. И везти Марину к матери не хотелось. Однако иной возможности пока что не было…
Она пришла от Аллы Константиновны понурая. Батраков не спал, ждал.
— Переживает девушка, — сказала Марина.
— А чего говорит?
— Ничего не говорит. Плачет. — Помолчала, повздыхала и спросила негромко: — Не устал?
— Да нет… С чего?
— Пойди, успокой.
Батраков удивился:
— А как я ее успокою?
Она хмыкнула с досадой:
— Не знаешь, как баб успокаивают?
Он растерялся.
— Ну, иди, говорю. Иди! Я же ее лучше знаю.
Батраков прошел в соседнюю комнату. Алла Константиновна лежала, укрывшись с головой. Он осторожно откинул угол одеяла.
— Ну что ты? — сказал он и сел на край койки. — Подумаешь… — Погладил по щеке, щека была мокрая. — Да ладно, — уговаривал он, — брось…
Она не ответила, но подвинулась в койке.
Успокаивать Аллу Константиновну оказалось легко. Едва дотронулся до нее, задрожала. И чуть не каждую минуту ее начинала бить та же стонущая, судорожная дрожь.
Бедная баба, думал он, бедная баба…
День спустя компания распалась: Алла Константиновна поехала автобусом в Курск, а невесту Батраков повез к себе. К матери. Для уверенности так про себя и думал: невесту везу.
Дорога была не длинная, километров полтораста, но с пересадкой полдня ушло. Уже на станции, когда вышли, невеста вдруг сказала:
— Постой.
— Чего?
— Дело одно.
— Ну? — приготовился слушать Батраков, и что-то в нем трепыхнулось: как ни гладко складывалось, а все-таки ждал неприятности.
— Да ничего страшного, — улыбнувшись, успокоила она. — Просто сказать хотела… В общем, я не Марина, а Татьяна, так и зови.
— Ладно, — согласился
— Партизанская кличка, — усмехнулась она.
Он спросил не сразу:
— А Татьяна — это точно?
Она привстала на цыпочки, тронула губами его щеку:
— Дурачок, сейчас-то мне зачем тебя обманывать?
— Танюшка, значит, — попробовал он новое имя на слух, — Танюшка…
Ничего звучало, красиво. Не хуже прежнего.
Мать встретила сухо, но вежливо, — и на том спасибо. Только в дверях, прежде чем впустить, переспросила, будто проверила:
— Татьяна, значит?
— Татьяна, — поторопился Батраков.
— Гостья вроде бы и сама не немая, — даже не повернулась к нему мать, и невеста повторила:
— Татьяна.
Под прямым и долгим материным взглядом она сжалась и напряглась.
Мать соблюла все приличия, провела в комнату, усадила и, даже не спросив, голодны ли с дороги, пошла накрывать на стол. Татьяна сунулась было помочь, но тут уж материн характер проявился, бросила со смыслом:
— Ни к чему, в одном доме двум хозяйкам только тесно. Батраков тронул невесту за руку, успокаивая, но она, похоже, не обиделась, еще его утешила шепотом:
— Не переживай, мать — она мать и есть. Имеет право. Накормила мать хорошо и посуду выставила гостевую. Суп
ели молча, а за картошкой мать спросила:
— Ну, и кто же вы Станиславу будете? Сослуживица или как? И опять Батраков опередил Татьяну, но тут уж твердо:
— Невеста.
Мать как бы не слишком и удивилась:
— Невеста? Что ж, дело хорошее.
Неужели примет? — не верил Батраков.
Мать держалась так, будто и в самом деле приняла. К чаю варенье выставила в двух баночках, на выбор, потом допустила мыть посуду, за телевизором усадила рядом с собой. Перед сном поинтересовалась нейтрально:
— Вам как стелить-то? Отдельно, вместе?
— Отдельно, — быстро ответила Татьяна.
— Дело хозяйское, — сказала мать, понять ее можно было и так и эдак.
Как повернется дальше, Батраков не загадывал — ожидать можно было всего. Он и был готов ко всему.
Последние годы мать жила одна. Стройная, крепкая, густоволосая, она несла одиночество надменно, как дорогую шубу. Вечерами сидела у телевизора, усмехаясь и ничему не веря. Батраков кожей чувствовал, как копится в ней сухая жесткая злость. Бывали у них с матерью и примирения, разговоры. Но она тут же начинала учить и давить, он тут же упирался, и постепенно оба поняли, что лучше держаться на дистанции — спокойней.
Вот и теперь Батракова не слишком тревожило, как рассудит мать. Жизнь его, и важно, как рассудит он. А он свое решение уже принял…
Татьяне мать постелила на застекленной верандочке. Доставая белье, спросила походя:
— А вещи невесты где же?
— Там, — показала взглядом Татьяна и покраснела.
— Узелок, что ли?
— Сумка,
— Ну, ну, — сказала мать.
Утром она подала завтрак, сама же после прибрала, а потом обратилась к Татьяне:
— Ну вот что, гостья дорогая. Невесты, на зиму глядя, в летнем не ходят. Ничего против вас не имею, как хотите, так и живите. Только я не слепая. Какую Станислав невесту выберет, это его дело. А вот мне в моем доме такая невестка не нужна.