Женщина из Пятого округа
Шрифт:
Кутар, глядя в окно, ответил:
— Мадам Кадар действительно жила в этой квартире до своей смерти в 1980 году. С тех пор квартира пустует… хотя и осталась частным владением. Услуги по ее содержанию на условиях prelevement automatique [144] возложены на французский трастовый фонд. Вы не могли еще раз описать мне квартиру?
Я описал. В подробностях. Он кивнул.
— Да, все так… включая обстановку эпохи семидесятых. Однако есть одно существенное различие. В квартире, где мы побывали, вот уже много лет никто не убирался и не стирал пыль.
144
Автоматическое
— Это абсурд. Там было безукоризненно чисто всякий раз, когда я приходил.
— Уверен, такой ее видели вы, monsieur.
В дверь кабинета постучали. Вошел коп, тот самый, что приносил мне кофе.
— Пожалуйста, отведите мсье Рикса обратно в камеру. Он еще какое-то время погостит у нас.
Уже в дверях я сказал Кутару:
— Вы должны попытаться поверить мне.
— Ничего я не должен, — ответил он.
Меня заперли в той же камере. Лишенный возможности читать и писать, я остался наедине со своими мыслями.
Неужели я сошел с ума?..
Неужели я все это выдумал?..
Неужели все последние месяцы я жил странной, извращенной фантазией?
И если правда то, что Маргит давно уже нет в живых, в какой альтернативной реальности я существовал все это время?
Вскоре принесли поднос с холодной и безвкусной едой. Я был голоден, поэтому все съел. После ужина мне захотелось спать. Стянув джинсы, я забрался под хлипкое одеяло и провалился в беспамятство. Во сне меня мучили кошмары. Я был на скамье подсудимых, и все тыкали в меня пальцами, крича по-французски. Судья назвал меня социально опасным элементом и приговорил к пожизненному заключению без права переписки, с пребыванием в камере двадцать три часа в сутки. В свое оправдание я все твердил, что они должны найти женщину по имени Маргит… что она все объяснит… Потом вокруг меня сомкнулись стены камеры… Я забился в углу, на бетонном полу, прижавшись головой к стульчаку. Мои глаза стали такими же застывшими, как у Маргит на фотографии, и…
В этот момент я очнулся, чувствуя, что меня пробивает испарина. До меня не сразу дошло, где я. Потом осенило: ты в тюрьме.
У меня не было часов, и я не знал, сколько времени. У меня не было зубной щетки, поэтому я не мог избавиться от отвратительного послевкусия ночного кошмара. У меня не было смены белья, доступа к душу, и теперь я ощущал себя окончательно заплесневелым. Опорожнив мочевой пузырь и допив воду, оставшуюся бутылке, я вытянулся на нарах, закрыл глаза и попытался очистить мозг, уговаривая себя сохранять спокойствие.
Но когда тебя подозревают в двух убийствах, когда живешь в окружении кривых зеркал, искажающих реальность… о каком спокойствии можно говорить? Открылась дверь. В камеру просочился утренний свет. На пороге стоял коп с подносом в руках.
— Который час? — спросил я.
— Половина девятого.
— Не мог бы я получить зубную щетку и зубную пасту, пожалуйста?
— Здесь не отель.
— Ну а почитать что-нибудь?
— Здесь не библиотека.
— Пожалуйста, monsieur…
Он передал мне поднос с едой. Дверь камеры закрылась. На подносе я обнаружил пластиковый стакан с апельсиновым соком,
— Спасибо, — успел крикнуть я, прежде чем дверь снова захлопнулась.
Насладившись завтраком — как и накануне, я был очень-очень голоден, — теперь я упивался газетой, читая все подряд. Новости политики на первой полосе, новости культуры в середине, сводки о происшествиях, проблемы какой-то местной футбольной команды, новые кинотеатры, открытие которых намечалось на эту неделею, репортаж о свадьбе грудастой французской поп-звезды… Как всегда, меня захватили некрологи. Любимый муж… Обожаемый муж… Всеми почитаемый коллега… Уважаемый сотрудник… Скорбим о потере… Траурная месса состоится завтра в… Приглашаем сделать пожертвования…Вот и все. Еще одна жизнь исчезла. За каждым некрологом стоит своя история — скрытые от чужих глаз радости и печали, которые, собственно, и делают жизнь жизнью. Мерило жизни — смерть… Когда ты покинешь этот мир, история твоей жизни останется только в сердцах самых близких людей. А когда и их не станет…
Ничего не имеет значения. И в то же время всеимеет значение. Какими бы незначительными ни казались тебе собственные поступки, ты должен верить в то, что они значимы. Иначе останется только биться в отчаянии с мыслью: когда я умру, ни одна из тех сил, что вели меня по жизни — амбиции, злость, трагические ошибки, любовь, напрасный поиск счастья, — уже не будет играть никакой роли.
Если только смерть на самом деле не конец всему.
«Это свидетельство о смерти, выданное судебно-мединским экспертом в Будапеште, после того как он произвел вскрытие трупа мадам Кадар… Но вы по-прежнему настаиваете на том, что мадам Кадар жива?»
Я уже и сам не знал ответа на этот вопрос.
Дверь камеры снова открылась. Вошел другой офицер.
— Инспектор хочет вас видеть сейчас же.
Я натянул джинсы, пробежался руками по взъерошенным волосам. Коп громко кашлянул, давая понять, что следует поторопиться. Потом он повел меня вверх по лестнице.
Кутар сидел за столом, курил. Мой паспорт лежал рядом с пепельницей. Инспектор Леклерк стоял у окна и что-то говорил Кутару. Оба замолчали, как только меня вели в кабинет. Кутар жестом пригласил сесть. Я опустился на стул.
— Хорошо спали? — спросил он.
— Нет.
— Что ж, больше вам не придется ночевать у нас.
— Почему так?
— Потому что вы больше не подозреваемый.
— В самом деле?
— Считайте, что вам повезло: мы нашли убийцу мсье Омара и мсье Аттани.
— И кто же это?
— Некий мсье Махмуд Клефки…
— Никогда о нем не слышал.
— Невысокого роста, крепкий, лицо вечно нахмуренное. Он работает на вашего арендодателя, мсье Сезера. Возможно, вы с ним встречались?
Конечно, встречался. Много раз. Качок, шестерка Сезера…
— Один-два раза, мимолетно.
— Мы нашли нож, которым был убит Омар, в cbambreКлефки, там же, где и молоток, с помощью которого был изувечен мсье Аттани. Кровь обеих жертв совпала с кровью, обнаруженной на орудиях убийства.
— Клефки сознался?
— Разумеется, нет — и никак не может объяснить, почему молоток и нож были спрятаны под умывальником в его комнате.
В разговор вступил Леклерк: