Женщина из шелкового мира
Шрифт:
— Да мы и раньше могли, — пожала плечами Мадина.
— Нет, раньше я чувствовал себя как-то неуютно. День казался незавершенным. Я, знаешь, люблю материальные следы событий, — объяснил он. — А вот так вот, чтобы бродишь-бродишь целый день по городу, а в результате одно только приятное настроение — этого я не понимаю.
— Пойдем обедать, — улыбнулась Мадина. — Мы это заслужили. Ты особенно.
Обедать они отправились в «Кафе Де Ла Пэ» на углу бульвара Капуцинов и площади Оперы. Вопреки названию, это было не кафе, а дорогой ресторан. Мадина не стала возражать,
А в маленькие кафе она приходила одна, всю неделю, которую они провели в Париже. И ей не хотелось сейчас, с Аркадием, входить в них снова.
Каждый день она сидела в таких кафе у контуаров, разглядывая завсегдатаев, и винные бутылки в баре, и корзинки с нарезанными багетами, и гравюры на стенах, и что-то еще, не поддающееся рациональному восприятию, неуловимое взглядом так же, как неуловимы и неостановимы были ее воспоминания… Очень непросто ей было сидеть в парижских кафе среди несуществующих воспоминаний! И переживать это свое состояние снова она теперь не хотела.
«Кафе Де Ла Пэ» напоминало музей. Собственно, этот ресторан, открытый еще в девятнадцатом веке, и был настоящим музеем настоящего французского ресторанного искусства — с огромными картинами на стенах и потолке, с золотой и бронзовой лепниной и особенной, темного дерева, старинной мебелью.
По просьбе Аркадия меню подали на английском, хотя, Мадина заметила это сразу, как только оказалась в Париже, французы были настроены по отношению ко всему остальному миру снобистски и считали, что он, весь этот мир, обязан знать французский язык, раз уж посещает их столицу.
— Французская кухня — это что-то не вполне мне понятное, — сказал Аркадий, проглядывая меню. — По-моему, это и не кухня, а в основном дизайн тарелок. Предлагаю попросить лучшее, что у них есть, и не ломать себе голову. Как ты относишься к такой идее?
— Положительно, — кивнула она.
По-английски Аркадий говорил с запинками, это даже Мадина расслышала, когда он делал заказ официанту, хотя сама она знала язык отвлеченно, толком не умея ни говорить, ни понимать сказанное.
«Вернемся в Москву, надо будет английским заняться, — думала она, рассеянно разглядывая картины на высоких потолках ресторанного зала. — А может быть, и французским тоже. На курсы пойти или к преподавателю».
Ее московская жизнь текла так неспешно, что в ней вполне нашлось бы место для любых занятий, даже и не таких полезных, как занятия языком. Сначала Аркадий даже беспокоился, что такая жизнь кажется Мадине скучной, но она легко убедила его в том, что это совсем не так.
Ей нравилась ее нынешняя жизнь, и она считала, что этого достаточно. Она не позволяла себе заглядывать за ту границу, за которой были возможны чувства накалом повыше, чем просто «нравится».
— Сейчас наедимся, и в театр не захочется, — сказал
— Я не волнуюсь, — улыбнулась Мадина.
«Раз уж ты решил идти в театр, значит, пойдешь обязательно», — подумала она.
В продуманности, последовательности каждого шага был весь Аркадий. Возможно, это показалось бы скучным какой-нибудь другой женщине, и даже большинству женщин. Но Мадину это устраивало.
Дизайн тарелок, на которых подали обед, в самом деле был продуман тщательно: они были расписаны тоненькими узорами — горчичными, шафранными, шоколадными и карамельными — так, что блюда на них выглядели как картины.
Официант выглядел так, что от него трудно было отвести любопытный взгляд — пожилой, с платиновой сединой, в черном жилете и черном же галстуке-папийоне, а главное, исполненный учтивости, которая принимала в его поведении чудесно непринужденную форму. Его движения казались медленными, но на самом деле были скорыми и точными, и это придавало ему отчетливое чувство собственного достоинства.
За обедом Мадина с Аркадием выпили парижский напиток — смородиновую настойку с белым вином, после обеда он выпил арманьяк, а она — остро пахнущий травами ликер… Вечер они собирались провести в Опере, то есть им предстояло еще одно приятное впечатление… А пока они сидели за столом и разговаривали о впечатлениях, уже полученных за день.
— Что же ты такого необычного в этих украшениях разглядела? — вспомнил Аркадий. — Ты обещала рассказать.
Мадина не помнила, чтобы она обещала ему что-то подобное, но почему бы и не рассказать, если ему интересно?
— В них чувствуется дух, — сказала она. — Вот как здесь, в этом кафе. Извини за патетику, но это так.
— Ничего, — кивнул Аркадий. — Время сейчас такое циничное, что немного патетики не помешает. Только я не очень понимаю: что значит дух?
— Значит, тот, кто делал эти украшения, знал в жизни не только бытовые впечатления.
После этих Мадининых слов Аркадий неожиданно рассмеялся.
— Что ты? — удивилась она.
— Не обижайся, — спохватился он. — Просто мне нравятся твои формулировки. Ты умна, Мадо.
— Говорят, для женщины это недостаток, — пожала плечами Мадина.
— Не знаю, кто тебе такое говорил. А мне нравятся умные женщины.
Комплимент, высказанный во множественном числе, прозвучал двусмысленно. Но Мадина не обиделась. Суть сказанного была ей понятна, а на неловкость оттенков не стоило обращать внимания.
— Ты сыта? — спросил Аркадий, заметив, что она отставила пустую рюмку из-под ликера.
— Сыта, пьяна и готова идти, — кивнула Мадина.
— Время еще есть, — сказал он. — Можем пока прокатиться по Парижу.
Если они не гуляли пешком, то их возила по городу машина с шофером. Наверное, Аркадий нанял ее на время их жизни в Париже, а может, она находилась в его собственности всегда; Мадина не вникала в такие подробности его жизни. Она вообще не задавала ему лишних вопросов — не потому, что он не ответил бы на них, а потому, что ей не очень нужны были ответы.