Женщина в черном 2. Ангел смерти
Шрифт:
– Мисс Паркинс сказала, вы летчик, – настаивал Элфи.
Гарри кивнул – ответить словами помешал грохот очередной бомбы. Они разрывались все ближе и ближе.
– Верно, – сказал он наконец.
Элфи просиял:
– Я, когда вырасту, тоже летчиком стану!
Стены подвала сотрясло до основания – новая бомба упала совсем близко. Гарри моргнул.
– На твоем месте, парень, я бы сначала подождал, пока война закончится.
Мальчуган набрал в грудь побольше воздуха, собираясь засыпать его новыми вопросами, но у Гарри не было ни малейшего желания на них
– Ну зачем вы, не стоит, – пробормотал он неловко и обнял ее за плечи.
– Никто, – прошептала Ева, тщетно пытаясь подавить всхлипывания, – никто не заслуживает таких страданий, какие ей пришлось пережить!
А ведь шепчет она, чтобы больше никто не услышал, догадался Гарри и ответил тоже шепотом, внимательно всматриваясь в ее залитое слезами лицо:
– А ведь для вас есть во всем этом что-то личное. Не просто трагедия Дженет Хамфри и ее сына, верно?
Ева не ответила, лишь судорожно вцепилась в медальон с херувимом.
– Скажите, почему вас так задела эта история? – настаивал Гарри.
Ева издала сдавленный стон, мученически глянула на него – но промолчала.
Гарри снял руку с ее плеча, взял в свою ее ладонь – такую маленькую, такую холодную.
– Пожалуйста, прошу вас.
Ева вздохнула. Быстрым взглядом окинула подвал – нет, никто не слушал, начала говорить – и Гарри начисто позабыл о рвущихся снаружи бомбах…
– У меня… был ребенок, – голос ее казался слабее, чем лежащая в его руке ладонь, но холодным не казался, о нет, – мальчик. Я была не замужем за его отцом. Мы были… я была слишком молода. Ну вот и пришлось его… отдать на усыновление.
Голос ее дрогнул – и замер.
Гарри подыскивал нужные слова – и не мог их найти. Смотрел на свет, игравший на медальоне. На сияющую, беспечальную улыбку выгравированного на нем счастливого малыша. Постоянно с Евой. Непрерывное, ежесекундное напоминание.
Ева протянула ему письмо:
– А вот Дженет Хамфри боролась за своего сына.
Гарри совершенно растерялся, такой уж он был человек: если не мог исправить что-то собственными руками – понятия не имел, как еще помочь. А помочь все равно хотелось, пусть не сделать, но хоть сказать что-то, что помогло бы Еве восстановить душевный покой.
– Я уверен, ты поступила так, как было лучше для всех, – выдавил он, проклиная себя за бесчувственную банальность затертых слов.
Ева резко мотнула головой:
– Не утешайте! То, что я сделала, было верхом эгоизма. Но тогда мне казалось, казалось… я не справлюсь, куда уж мне! – Глаза, обращенные в прошлое, опять медленно наливались слезами. – Понимаете? Подошла медсестра – и просто отняла его у меня. Сразу, в ту же минуту. Мне даже посмотреть на него не дали, не то что на руки взять. Они мне не позволили…
Голос Евы звучал все тише – и наконец оборвался.
Гарри терпеливо ждал.
– Я потом пыталась его отыскать,
Гарри молчал, сжимая ее руку.
– Послушайте, – выговорил он после паузы, – вы не должны позволять засасывать себя в болото прошлого. Это проще всего. Стать пленницей прошлого – как удобно! Но надо двигаться, надо продолжать идти вперед. Понимаете, я пытаюсь сказать… жизнь коротка, а столько всего нужно успеть сделать. Особенно сейчас. Вы нужны окружающим, и вы должны… нет, вы обязаны…
Глядя в его глаза, Ева гадала: с кем он говорит, кого убеждает? Ее – или себя самого? Как бы там ни было, в его словах она невольно узнавала себя – до чего же они похожи!
Она обвила руками шею Гарри, прижалась к нему, он потянулся губами к ее губам…
И тут по подвалу раскатился истошный детский крик.
Мать и дитя
– Что я вам говорила? Что?!
Руки Гарри упали с плеч Евы. Она отскочила и бегом бросилась на другой конец подвала, шлепая по доходящей до щиколоток воде, торопливо вытирая слезы тыльной стороной ладони.
Личико у Фрейзера было смущенное. Над ним башней возвышалась грозная Джин.
– Что я говорила вам?! – отчеканила директриса, обводя широким жестом полки. – Не смейте трогать вещи!
– Извините, мэм, – прогундосил Фрейзер, – я только поглядеть хотел.
В руке он сжимал старинный волшебный фонарь – покрути его побыстрее, и картинки внутри оживут, начнут двигаться. Но когда Фрейзер покрутил, с обратной стороны на него уставилось перекошенное от ярости лицо – лицо Джин.
– Пожалуйста, мисс Паркинс, поставьте обратно на полку.
Ева отняла у Фрейзера волшебный фонарь и, пока ставила на место, заметила рядом пачку старых фотографий. Сняла пачку с полки. Развязала полуистлевшую ленточку и даже не из любопытства, а просто чтобы не думать о печальном признании Гарри, стала рассматривать одну за другой.
С фотографий на нее смотрели мужчины и женщины, одетые, судя по всему, в свои лучшие наряды, застывшие в неестественных, выспренних позах, с лицами настолько серьезными, что они казались почти гневными. Наверное, при иных обстоятельствах они бы позабавили Еву.
Когда-то, должно быть, и особняк Ил-Марш соответствовал своим обитателям – гордый, надменный, совсем не похожий на нынешние мрачные руины былого великолепия…
А потом среди прочих Еве попалась еще фотография. Она всмотрелась – и по спине прошел скверный холодок.
На фоне особняка стояли мать и маленький сын. Красивая статная женщина обнимала мальчика за плечи, а тот что-то крепко к себе прижимал обеими руками, – что именно, Еве было не разобрать.
Глаза женщины были выцарапаны чем-то острым, однако Еву поразило не только это. Что-то в фотографии показалось ей смутно знакомым – и чем дольше она вглядывалась, тем яснее понимала, когда и где она уже видела подобное.