Женщины Цезаря
Шрифт:
Дул холодный ветер. Этим, наверное, объяснялся тот факт, что Цицерон, закутанный в складки своей тоги с пурпурной полосой, выглядел совсем маленьким. Хотя он считался величайшим оратором в Риме, ростра не соответствовала его стилю — так, как отвечали ему куда более уютные подмостки Сената или суда, и он, к несчастью, вполне сознавал это. Цветистая, откровенная, почти фиглярская манера Гортензия подходила к ростре куда больше. Цицерон не смог бы довести свое выступление до Гортензиевых масштабов. Он чувствовал бы себя неудобно. К тому же не было времени, чтобы блеснуть красноречием. Ему оставалось лишь продолжать сражение.
— Praetor urbanus, —
— Нет, трибун, я не согласен, — убежденно ответил Целер.
— Почему?
— Я не согласен ни с чем, что препятствует плебейскому трибуну осуществлять свои права, данные ему народом Рима!
Когда Целер произнес это, сторонники Цезаря стали громко выражать свое одобрение.
— Значит, — продолжил Рулл, — ты считаешь, что senatus consultum ultimum, действующий в данный момент, не может запретить трибуну воспользоваться правом вето в этом собрании нынешним утром?
— Да, я так считаю! — крикнул Целер.
Поскольку волнение в толпе нарастало, Отон подошел ближе к Руллу и Метеллу Целеру.
— Марк Цицерон прав! — громко провозгласил он. — Марк Цицерон — величайший юрист наших дней!
— Марк Цицерон — говно! — ответил ему кто-то.
— Диктатор Говно! — завопил новый голос. — Диктатор Говно!
— Цицерон — говно! Цицерон — говно! Цицерон — говно!
— Тихо! Я призываю вас к порядку! — заорал Цицерон, начиная бояться толпы.
— Цицерон — говно, Цицерон — говно! Диктатор Говно!
— Тихо! Тихо!
— Порядок будет восстановлен, — ответил Рулл громогласно, — когда плебейским трибунам разрешат осуществлять свои права без вмешательства старшего консула! — Он прошел к краю ростры и посмотрел вниз, в колодец. — Граждане, я предлагаю издать указ, предписывающий исследовать природу senatus consultum ultimum, которым наш старший консул так удачно пользуется последние несколько дней! Из-за этого senatus consultum ultimum умерли люди! Теперь нам говорят, что из-за него плебейские трибуны не могут использовать свое право вето! Теперь нам говорят, что плебейские трибуны — опять ничто, как во времена Суллы и его конституции! Неужели сегодняшняя катастрофа — это прелюдия еще к одному Сулле в лице этого краснобая, который усиленно пытается навязать нам свой всесильный senatus consultum ultimum? Он размахивает им, как волшебной палочкой! Фьють! — и любые препятствия исчезают! Введи senatus consultum ultimum — и можешь заковать в цепи и заставить молчать людей, которых ты не приговорил к смерти! Лишить римлян права собираться в своих трибах, чтобы проводить законы или накладывать на них вето! Совсем запретить судебные процессы! Пять человек умерли без суда, еще одного человека сейчас судят на Марсовом поле, а наш Диктатор Говно, наш старший консул использует свой гнилой senatus consultum ultimum, чтобы извратить правосудие и всех нас превратить в рабов! Мы правим миром, но Диктатор Говно хочет править нами! Я имею право вето, которое мне дали римляне, но Диктатор Говно заявляет, что у меня нет такого права! — Он резко повернулся к Цицерону, зло глядя на него. — Что еще ты приготовил для нас, Диктатор Говно? Меня отправят в Туллианскую тюрьму и свернут мне там шею без суда? Без суда, без суда, без суда, БЕЗ СУДА!
Кто-то в колодце комиций подхватил эти слова, и потрясенный Цицерон увидел, что даже фракция Катула присоединилась к кричавшим.
— Без суда!
Эти
Но насилия не было. Вспыльчивые Гай Пизон и Агенобарб давно бы уже ввязались в драку, но вместо этого они стояли, ошеломленные. Квинт Лутаций Катул в ужасе смотрел на них и на Бибула, осознав наконец, какого масштаба достиг протест против казни заговорщиков. Не понимая, что делает, он протянул правую руку к Цицерону на ростре, как бы приказывая ему замолчать, отступить.
Цицерон так быстро шагнул вперед, что чуть не упал. Он протянул вперед руки ладонями вниз, призывая к тишине. Когда шум утих настолько, что его могли услышать, старший консул облизнул губы и сглотнул.
— Praetor urbanus! — громко крикнул он. — Я согласен с тем, что ты занимаешь первенствующее положение в толковании законов! Пусть будет принято твое мнение! Senatus consultum ultimum не влияет на право вето плебейского трибуна в деле, не имеющем ничего общего с восстанием в Этрурии и с заговором в Риме!
Пока он, Цицерон, жив, он не перестанет бороться. Но в этот момент Цицерон понял, что проиграл.
Потрясенный поражением, Цицерон принял предложение, которое Цезарь велел выдвинуть Руллу. Он не знал, почему дальше все пошло так легко. Рулл даже согласился с отменой предварительных обсуждений и семнадцатидневного периода ожидания, согласно закону Дидия. Но неужели эти идиоты в толпе не понимают, что если senatus consultum ultimum не может запретить вето, то не может он также отменить ни contiones, ни семнадцатидневного периода ожидания? О да, конечно, во всем происходящем заметна рука Цезаря — зачем же иначе Цезарю потребовалось быть судьей на слушании апелляции Рабирия? Но чего именно добивается Цезарь?
— Не все против тебя, Марк, — сказал Аттик, когда они шли по улице Альта Семита к великолепному дому Аттика, расположенному на самом верху Квиринала.
— Но слишком многие против, — печально сказал Цицерон. — О, Тит, мы ведь должны были избавиться от тех несчастных заговорщиков!
— Я знаю.
Аттик остановился. Огромное пространство ничем не занятой земли открывало замечательный вид на Марсово поле, изгиб Тибра, Ватиканскую долину, а за ней — холм.
— Если суд над Рабирием все еще идет, мы увидим его отсюда.
Но покрытое травой поле у Септы уже опустело. Какой бы ни оказалась судьба Рабирия, она была решена.
— Кого ты послал послушать обоих Цезарей? — спросил Аттик.
— Моего раба Тирона. В тоге.
— Рискованно для Тирона.
— Да, но я могу доверять ему. Он даст мне всеобъемлющий отчет. Я не могу сказать так о ком-нибудь еще, кроме тебя. Ты нужен мне был в Трибутном собрании. — Цицерон хмыкнул — в его смешке звучала боль. — Трибутное собрание! Какой фарс!
— Ты должен признать, что Цезарь умен.
— Признаю! Но зачем ты мне говоришь это сейчас, Тит?
— Его условие: наказание в центуриях будет изменено. Вместо казни — ссылка и штраф. Теперь, когда им не придется смотреть, как Рабирия выпорют и обезглавят, я думаю, центурии проголосуют за его осуждение.
Теперь остановился Цицерон.
— Они этого не сделают!
— Сделают. Суд, Марк, суд! Люди вне стен Сената не обладают настоящим политическим чутьем. Они понимают политику, когда она влияет на их шкурные интересы. Поэтому они не имеют понятия, насколько опасно было бы для Рима судить заговорщиков на Форуме. Зато соображают другое: когда казнят римлян — пусть даже признавшихся предателей! — без суда и права на апелляцию, это угрожает им лично.