Женская верность
Шрифт:
— А ты, девка, иди, побудь с дитем. Сами мы тут.
Всю сегодняшнюю ночь, чуть дремота смеживала веки, Елене виделась её младшая, умершая сестра, и она в страхе склонялась над сыном. Когда же из кухни вышла Мария с кружкой наговоренной святой воды, руки Елены онемели, и никак не желали слушаться.
— Петровна, помоги. Вишь, девка не в силах.
Анастасия подошла к кроватке. Сняла с внука теплое одеялко.
— Отойдите покель, — и Мария, наклонившись, стала умывать и что-то шептать над ребенком. Поза её становилась всё более напряженной. Иногда она поворачивалась
— Садись, Елена. А мы с тобой, — кивнула на Анастасию, — пойдем-ка на кухню. Водицы попью.
Елена отчетливо вспомнила соседку тётю Таню, и как она отчитывала сестру. Холодок пробежал по спине и замер на кончиках похолодевших пальцев.
— Трудно пока что определённое сказать. Но ежели будет плакать и метаться, значит организм борется с болезнью, тогда как хотите, доставьте меня к вам. Пешим ходом ещё раз такой путь мне не одолеть. Ежели успокоится и ручка биться перестанет — не жилец. Нет у него сил одолеть её. Тут уж божья воля. Более я ничем не помогу.
Подняв глаза, Мария и Анастасия увидели, что Елена стоит, держась за кухонный косяк, из немигающих глаз катятся и катятся слёзы.
К ночи ручка ребёнка биться перестала, а на рассвете он умер.
Рядом с могилкой бабушки Прасковьи, где вместе с ней были похоронены её внучка и два правнука, Петро похоронил своего первенца. Достал дубовых досок, сделал настил, на него поставили детский гробик, тоже из дубовых досок и перекрыли таким же настилом.
— Не сгниют. Чтоб земля на моего сына не давила.
Акулина внимательно следила за Петром. Делал он всё основательно. Не проронил ни слезинки. Только неровные, отрывистые движения, да голос, совсем на него не похож.
— Кулинка, Лёнку, конечно, жаль. Но вы за Петром последите. Не нравиться он мне, — Мария говорила тихо, а сама смотрела, как Петро аккуратно устанавливает узорчатую оградку на могиле сына.
— Не в себе мужик. Скажи Петровне. Кабы чего худого не случилось. По виду он с сыном как с живым обращается, — и Мария подошла к Елене.
— Держись, уж не воротишь. Не одна ты. Бог никогда человеку не даёт такое испытание, кое он выдюжить не может. А уж человек сам распределяет свои силы. Погляди, кроме могилки Валерика, тут Надиных двое, сестра твоя. И матери твоей горе душу изводило, и Надежда испытала тоже, что и ты, да дважды, — так, ровным спокойным голосом, Мария говорила с Еленой, а сама потихоньку вела её к выходу с кладбища.
Подошла к концу зима. На пригорках, под солнечными лучами, стал подтаивать снег.
Последнее время Петро стал часто заезжать на обед к Устинье. Вначале она не придала этому значения. Но потом удивилась. Ведь дома ждала Анастасия, всё приготовлено, а он — к тёще. Потом стала замечать, что обувь у Петра в глине. Откуда бы? Когда кругом песок.
К этому времени за Петром была закреплена служебная машина. И по должности он получил хорошее повышение. Устинья стала внимательнее приглядываться
— Ну, Устинья Федоровна, не след мне не в свои дела нос совать. Да уж дело такое, скажу. Только ты уж как хош, но я тебе ничего не говорил, — он помялся, сел на лавочку у барака, ожидая пока Петр Ефимович обедает.
— Почитай кажный день заезжаем на кладбище к сыночку, значит, Петра Ефимовича. Говорить мне строго настрого об энтом заказано. Да в последнее время Петр Ефимович стал к водочке прикладываться. У меня в машине и прячет. Придет с могилки, сам не свой. Я, говорит, виноват, забрал бы тогда сына из больницы, он бы жил. Я своего сына сгубил. Выпьет мензурку, стаканчик у него там граммов на сто, остальное спрячет, и к Вам — на обед. Дома-то, я думаю, боится, что заметят. Только, Устинья Федоровна, как сказал — я тебе ни-ни. Уж сама думай. Дело ваше, семейное, — и водитель направился к машине.
— Кулинка, уж и не знаю сказать-то как. Только Ленкин Петро на кладбище ездит почитай кажный день. И пить зачал. Бутылочку с собой в машине возит, — Устинья присела на край стула, сжав обе руки в один кулак.
— Да, я уж хотела тебе сказать, что не просто так он на наши щи приезжает. Петровна пироги да шаньги печет, — Акулина аккуратно разгладила складку на покрывале кровати.
— Ну и щё ж делать?
— Щё, Щё? Лёнке сказать. Али уж самим поговорить. А там видно будет. Как думаешь? — Акулина присела на стул напротив.
— Лёнку жаль. Сама знаешь. И моя девка у ней на руках померла, и сын её — первенец, прям уж сама не знаю, как тута быть.
В комнате воцарилось молчание.
— Пойду водицы принесу. А ты покель печь растопи. На завтра мясцо сварим, а уж из утра — щи доварим, — Акулина стала одеваться.
— Илюшка, баламут, седни дров не нарубил. Ладно, я в стайку, — Устинья накинула на себя старый зипун, который ещё Тихона помнил, и направилась за дровами.
Когда в печи потрескивали дрова, а в кастрюле варились кусочки мяса и кости, для навара, Устинья и Акулина присели, одна возле печи, на маленькую скамеечку, другая рядом — на сундук.
— Ну, щё? Решайся. У меня все мысли на раскоряку, — Устинья вопросительно посмотрела на Акулину.
— Я бы рассказала…
— Может, вначале Петровне расскажем? — Устинье было жаль Елену по-матерински. Она знала, что дочь любит Петра и вряд ли сможет правильно понять происходящее.
— Решай сама. Ты — мать.
Дождавшись, когда Настасья придет за картошкой, Устинья рассказала ей, что Петро ездит на кладбище, что стал прикладываться к спиртному. Анастасия сидела насупившись. Разговор ей был в тягость. Она и сама замечала, что сын не приезжает домой на обед, хотя теперь за ним была закреплена служебная машина. А вечером стал часто задерживаться на работе. И хотя причины всегда были уважительные, Анастасия чувствовала, что что-то происходит нехорошее. Да и Елена потихоньку на кухне ей уже говорила, что от Петра пахнет так, будто он днём пил.