Женское нестроение

Амфитеатров Александр Валентинович

Надо отдать справедливость самой К. В.: при всемъ ужасномъ, каторжномъ, можно сказать, многописаніи своемъ, она сберегла и слогъ, и технику сочинительства — въ гораздо большей мр, чмъ большинство ея товарокъ по ремеслу. Недостатками ея работъ были вялый, шаблонный объективизмъ, отсутствіе нерва, личной возбудимости темою, что накладывало на ея статьи оттнокъ тусклости и трафаретной прямолинейности. Не было новизны, свжести чувства, искренней находчивости, красокъ, изобртательности, образности. Читаешь ее; бывало: выражаетъ она радость, скорбь, негодованіе, — и все, какъ будто, не сама она это радуется, негодуетъ, но только справясь въ кодекс литературныхъ приличій, повторяетъ оттуда наизусть исконную формулу радости, скорби, негодованія, въ данномъ случа принятую и давностью освященную. Беллетристка въ К. В. пропала несомннно очень хорошая. Даже при проклятыхъ условіяхъ made in Grermany, ея романы, написанные красиво, осмысленно, безъ вычуръ декадентства, въ мягкихъ акварельныхъ тонахъ, читались среднею публикою не только съ занимательностью, но и съ пользою. Въ нихъ дрожали, хотя и слабымъ, но постояннымъ отраженіемъ, свтлые лучи шестидесятыхъ и семидесятыхъ годовъ, — перо Назарьевой не осквернилось проповдью эгоистическаго «сверхчеловчества», сословной и расовой ненависти,

сочувствіемъ мракобсію и грубой сил. Это была труженица скромная, но честная, гуманная. Миръ ея праху!.. Вчный покой ея бднымъ, усталымъ надъ бумагою глазамъ! Вчный покой этому грустному и боязливому взору работницы неудачницы, которой вся жизнь была сплошною борьбою за существованіе, которая всю жизнь, изнемогая, катила въ гору Сизифовъ камень, и наконецъ онъ все-таки сбросилъ бднягу подъ гору въ раннюю могилу, раздавилъ ее и накрылъ, какъ грозно-насмшливый памятникъ въ честь скорбей и печалей, переживаемыхъ русскимъ женскимъ трудомъ.

О ревности

1

Убійство въ Царскомъ Сел баронессою Врангель сестры своей, Чернобаевскій процессъ въ Москв и рчи и ходатайства женскаго конгресса въ Париж заставили печать и общество снова разговориться на тему о ревности, мирно спавшую въ архив чуть ли не со временъ «Крейцеровой сонаты».

Признаюсь откровенно. Говоря о ревности, я буду писать о чувств, мн совершенно неизвстномъ, которое я могу вообразить себ лишь вчуж, отвлеченно, по конфиденціямъ добрыхъ друзей и знакомыхъ изъ разряда Отелло, да по романическимъ книжкамъ съ исторіями о ревности или съ анализомъ ея психологіи. Я, словомъ, знаю, что есть такое скверное чувство въ разряд страстей человческихъ — ревность, знаю, какъ она выражается вншнимъ образомъ въ поступкахъ человческихъ, понимаю ея источники и мотивы; но ршительно не въ состояніи вообразить ее въ субъективномъ примненіи. Мн никогда не случалось ревноватъ, — думаю, что и не случится, разв что къ дряхлой старости натура человка, говорятъ, иной разъ мняется до корня, и удовольствіе испытать муки Отелло или Позднышева сохранено для меня благодтельною природою лтъ на 70–75. Но старческая ревность, обыкновенно, относится къ разряду комическихъ явленій жизни, a не трагическихъ; она обычный сюжетъ для водевиля, но рдко возвышается до трагедіи. Такъ что удивить міръ ревнивымъ злодйствомъ я, кажется, пропустилъ вс сроки. такимъ образомъ, могу говорить о ревности — «какъ старый дъякъ, въ приказахъ посдлый, добру и злу внимая равяодушно, не вдая ни жалости, ни гнва».

Прошу извиненія за субъективный и даже автобіографическій тонъ выше напечатанныхъ строкъ. Но такія сомнительныя, неопредленныя чувства, какъ ревность, всегда анализируются y насъ въ субъективной примрк. Читаешь разсужденія о ревности россійскихъ Платоновъ и — такъ и видишь въ промежутк общихъ фразъ, обвиняющихъ или оправдывающихъ, глядя по убжденіямъ автора, какъ онъ мысленно прикидываетъ теорію на свой личный практическій салтыкъ:

— A что, молъ, если бы сбрендила моя Марья Ивановна?! О!!!..

И точки. Много много выразительно-кровавыхъ точекъ. Или наоборотъ:

— A вотъ, кабы отъ меня сбжала Пульхерія Андреевна, — ужъ показалъ бы я міру, какъ гуманно и рыцарски долженъ относиться къ подобнымъ происшествіямъ истинно интеллигентный и порядочный человкъ.

— Ахъ, если бы онъ измнилъ мн, я бы убила ero!.. ее!.. всхъ!!!

— A я… я пожертвовала бы собою для ихъ счастія и потомъ… умерла бы!

Мн кажется, что сильное развитіе половой ревности въ нашемъ современномъ обществ, - a развитія этого отрицать нельзя, — происходитъ отъ романической привычки удлять ей вниманія гораздо больше, чмъ она того заслуживаетъ, a вниманія больше заслугъ удляется ей по романическому же предразсудку считать ревность чувствомъ возвышеннымъ, благороднымъ, украшающимъ любовь и представляющимъ непремнный ея признакъ, чуть не доказательство ея истинности.

Кому не случалось слышать жалобъ отъ женъ, сомнвающихся, любятъ ли ихъ мужья, потому что:

— Что же это? За мною вс ухаживаютъ, я кокетничаю направо и налво, a ему — что стн горохъ: хоть бы замчаніе сдлалъ, хотя бы поморщился… Значитъ, онъ не боится потерять меня для другого! Значитъ, я ему — «все равно!» Значитъ, онъ меня не любитъ! О, я несчастная! Или, наоборотъ, дикихъ и глупыхъ восторговъ:

— Ахъ? душка! какъ онъ меня любятъ, какъ любитъ! Иванъ Ивановичъ всего лишь тмъ и провинился, что захалъ къ намъ въ непріемный часъ, a я все-таки его приняла… Ну, и досталось же мн! буду помнить! Чуть не убилъ, — право: ты, говоритъ, такая, ты, говоритъ, сякая… Едва-едва отговорила его не вызывать Ивана Ивановича на дуэль. Просто, — тигръ какой-то!

Извстенъ трагикомическій разсказъ Герберштейна, имющій уже почтенную давность четырехъ вковъ, о русской дам, на которой жедился нмчинъ. Супруги жили счастливо, но молодая думала, что она несчастна, и плакала горькими слезами, потому что мужъ ее не колотилъ.

— Вс мужья бьютъ своихъ женъ, a ты не бьешь, — значитъ, я теб не люба! ты другую любишь.

Нмецъ, изумленный столь странною логикою супружескихъ отношеній, долгое время уклонялся отъ доказательствъ своей нжности чрезъ посредство побоевъ. Но, наконецъ, жена его такъ одолла, что онъ ршилъ: «съ волками жить, по-волчьи выть», — и отдулъ благоврную разъ, другой, третій, къ полному ея удовольствію. Потому-ли, что нмецъ, какъ нмецъ, любилъ все длать аккуратно, и, ужъ если взялся бить, то билъ на совсть; потому ли, что, ознакомясь съ новымъ спортомъ, вошелъ во вкусъ и сталъ упражняться въ немъ до чрезмрнаго усердія, — только жена нмца вскор захирла и умерла. A нмцу отрубили голову

Современное стремленіе женщины быть «интересно»-ревнуемою вполн сродни этому средневковому влеченію быть битою по любви. И, если смотрть въ корень, оно не мене унизительно для женщины, чмъ то, старинное, потому, что въ немъ, со стороны женшины, громко звучитъ то же странное, страдальческое желаніе сознавать себя вещью, собственностью мужчины, что въ средневковыхъ просьбахъ о побояхъ.

— Хочу страданіемъ познать, что я твоя! — такова логика жены Герберштейнова нмца.

— Обрати въ адъ подозрній и мою, и свою жизнь, — тогда я сознаю, что я твоя! — такова логика современныхъ охотницъ до трагедій ревности. Для нихъ любовь прежде всего является чмъ-то въ род «наказанія на душ«, какъ для дуры эпохи Герберштейна была она наказаніемъ на тл.

Романтическая эпоха, когда ревность, въ качеств сильной страсти, порождающей эффектныя эмоціи, была особенно въ чести, прославляемая, какъ

чувство, хотя мрачно-губительное, но прекрасное благородное, навязала потомству предразсудки эти съ необычайною прочностью. Я зналъ и знаю весьма многихъ мужчинъ, совсмъ не ревнивыхъ по существу, которые искренно стыдились отсутствія въ нихъ этой способности и — за неимніемъ гербовой, писали на простой: играли въ ревность, притворялись ревнивцами, при чемъ инымъ удавалось и въ самомъ дл уврить себя, будто они ревнивы. Уврить не только до громкихъ и страшныхъ словъ, но и до нкоторыхъ дяній даже уголовнаго характера, въ которыхъ потомъ они мало, что горько раскаивались, но и прямо и откровенно обвиняли себя: сдуру сдлалъ! самъ не знаю, зачмъ! Предразсудокъ о «порядочности» ревности создаетъ весьма частое театральничанье ревностью. Имъ полны романы мальчишекъ, — «на зар туманной юности». Боже мой! да кто же изъ насъ не вспомнитъ, какъ въ 18–20 лтъ онъ гримировался Отелло предъ какою-нибудь Анною, Марьею, Лидіей, Клавдіей и т. д. Простите за опять субъективные «реминисансы». Я, напримръ, впервые въ жизни очутился въ Петербург, на двадцатомъ году жизни, потому что жестокая «она» вышла замужъ за военнаго офицера, и я всеконечно не могъ! не могъ!! не могъ!!! оставаться съ «нею» въ одномъ город, дышать однимъ воздухомъ… И я ухалъ въ Петербургъ, разыгравъ такія сцены отчаянія, что просто Сальвини вс пальчики перецловалъ бы, a главное, и самого себя стараясь держать въ глубокомъ убжденіи, что я дйствительно несчастенъ, и жизнь моя разбита, и вс свтила потускли, и вс радуги померкли. И ужасно злился на себя, когда, сквозь это театральничавье, вдругъ начинали мелькать настоящія-то молодыя мысли: — A хорошо въ Петербург будетъ въ театръ сходить, Савину посмотрть! a улицы-то, говорятъ, въ Петербург чястыя, a дома-то огромные! «Мднаго всадника» увижу, Эрмитажъ. Славно!.. И старался хмуриться еще мрачне, дабы окружающіе не замтили паденія барометра моихъ чувствъ и не умрили, въ соотвтственномъ отвошеніи своего ко мн сочувствія. Но въ вагон, едва поздъ двинулся, мн вдругъ стало такъ мило и весело, что я ду въ Петербургъ, что я чуть-чуть не подскакивалъ на скамъ… Объ «измнниц«и по дорог, и въ Питер я ни разу не вспомнилъ, провелъ время самымъ счастливымъ и утшительнымъ образомъ, а, вернувшись въ Москву, едва не привалился на экзамен по римскому праву y Боголпова и, зубря лекціи, со злостью думалъ:

— Очень нужно было ломаться и весь этотъ глупый романъ разыгрывать: лучше бы въ университетъ ходилъ… Долби теперь на спхъ! удивительное удовольствіе!

Театральничанье ревностью бываетъ не y однихъ мальчишекъ, оно переходитъ и въ зрлые годы — и здсь оно опасне, чмъ раньше, потому что и ревность зрлаго человка, семьянина, опасне по характеру своему, чмъ ревность юнца. Ибо послдняя есть, такъ сказать, достигательная, и источникъ ея — зависть къ чужому преуспянию въ любви, либо обидное сознаніе: «близокъ локоть, да не укусишь». А ревность взрослаго семьянина — охранительная, и источникъ ея — чувство собственности, потребность въ ея эгоистическомъ сбереженіи для своего исключительнаго пользованія. Къ великому счастью человчества, большинство мальчишескихъ романов и бываетъ несчастно, — такъ что права собственности на «любимую женщину» не успваютъ создаться, и ревность, слдовательно, застреваетъ тоже въ страдательно-вожделющемъ період, не переходя въ дятельно-охранительный. Иначе, — во сколько бы разъ увеличился процентъ убійствъ и насилій изъ ревности и съ какимъ бы учащеннымъ усердіемъ разряжались револьверы юныхъ Хозе и вонзались кинжалы еще юнйшихъ Алеко въ разныхъ коварныхъ Карменъ и Земфиръ. Преступленія изъ ревности тмъ чаще въ культурной стран, чмъ ране населеніе ея становится способнымъ къ половому сожительству. Романская раса превосходитъ числомъ ихъ славянскую и германскую; южане — сверянъ. И что касается интеллигентныхъ слоевъ общества, повторю: далеко не вс эти преступленія — результатъ искренней, непосредственной ревности. Есть предразсудочныя приличія, нравственныя, какъ есть приличія быта. Много на свт людей, которые, не имя, на что купить новаго галстуха, предпочтутъ украсть галстухъ, чмъ осрамиться, показавшись въ обществ въ старомъ, засаленномъ галстух, хотя отлично понимаютъ, что срамъ отъ преступленія вдесятеро горше срама отъ появленія въ грязномъ галстух. Много людей, которые убиваютъ своихъ женъ, соперниковъ, выходя на дуэли etc, именемъ ревности, вовсе не потому, чтобы послдняя разжигала въ нихъ нетерпимую, свирпую ненависть, не дающую жить жажду крови, убійства, но просто потому, что: какъ же иначе? Въ такихъ случаяхъ принято убивать И Отелло убилъ, и Позднышевъ убилъ и тотъ-то застрлился, и этотъ то застрлился. Не убить другого или себя въ такихъ случаяхъ — неприлично. Я долженъ спасти свою чсть, исполнить, что велитъ мн общепринятое приличіе. Вдь либо Отелло, либо водевильный комикъ. Не хочу, чтобы надо мною смялись, хочу, чтобы отъ меня плакали! Не хочу въ водевильные комики — желаю въ Отелло!

Если такъ случается разсуждать даже людямъ взрослымъ, съ зрлымъ и образованнымъ умомъ, тмъ легче ловятся въ капканъ предразсудка о нравственномъ приличіи ревности юноши и люди полуинтеллигентные. Въ одной изъ статей сборника моего «Столичная бездна») въ этюд «Уголовная чернь», я проводилъ положеніе, что преступленія по несчастной любви особенно часты въ сред русскаго мщанства, жительствующаго по большимъ городамъ. Тезисъ этотъ, поставленный мною по впечатлніямъ нсколькихъ процессовъ, почти апріорно, съ малымъ количествомъ опытовъ и наблюденій, оказался, однако, въ соотвтствіи съ данными уголовной статистики, что указалъ мн въ письм такой авторитетный криминалистъ, какъ А. . Кони. Любопытно, что, когда Островскому понадобилось написать русскаго Отелло, онъ взялъ Льва Краснова тоже изъ мщанской среды. Всего опасне въ ревности — по дйствительной ли страсти, по долгу ли приличія — сумеречная полоса, переходная отъ народа къ привилегированнымъ классамъ, уже утерявшая міросозерцаніе мужицкое «отъ сохи», и еще не обртшая міросозерцанія культурнаго. Вмсто послдняго, для нея мерцаетъ лишь вншній, лживый, мишурный призракъ его, и она ползетъ вслдъ призраку, какъ за блуждающимъ огонькомъ, въ какую только онъ ни поманитъ пропасть… Однажды я постилъ въ дом сумасшедшихъ приказчика, отданнаго на «длящуюся экспертизу»: онъ покушался убить свою любовницу. Я зналъ эту исторію и зналъ, что двушка, которую онъ чуть не зарзалъ, была ему совсмъ не дорога, онъ тяготился связью, и любовница его подозрвала это. Такъ что даже, можетъ быть, съ горя отъ охлажденія этого, она и стала любезничать съ другимъ приказчикомъ, чмъ и вызвала катастрофу. — Скажите, пожалуйста, П***, - спросилъ я, выяснивъ изъ разговора съ нимъ, что дло имло именно такую нравственную обстановку, a не иную, — зачмъ же вы ва стну-то подзли? что васъ толкнуло подъ руку? П*** потупился.