Жеребята
Шрифт:
– Простите меня, ли-Игэа, - смущенно проговорил Раогаэ, целуя Игэа руку. Игэа не дал ему этого сделать, поднялся с места и сам поцеловал его по древнему обычаю, в плечо, как равного. Раогаэ смущенно сделал то же самое - его еще никто так не приветствовал ни разу.
– Мне не за что тебя прощать, мой мальчик - я обрадовался, когда услышал, что ты бранишь чужеземцев в моем присутствии. Это значит, что для тебя я - не чужеземец.
+++
Каэрэ проспал, как показалось ему, до позднего утра, крепким освежающим сном без сновидений. Проснулся он словно от толчка. Он посмотрел по сторонам - в юрте никого
Перед ним простиралась степь, над которой сияло бескрайнее небо. Он застыл у выхода из юрты, уронив тяжелый полог, висевший над входом, и смотрел, смотрел в его синеву. Облака были прозрачны и высоки, они шли со стороны озера, над которым поднимался пар. "Должно быть, мы ушли вверх - от моря", - подумал Каэрэ, жадно вдыхая воздух, напоенный ароматами высокогорной степи.
Кто-то положил ему руку на плечо. Каэрэ обернулся и встретился взглядом с рыжеволосым и светлоглазым степняком.
– Здравствуй, Каэрэ!
– сказал тот просто.
– Эна!
– воскликнул он.
Эна обменялся с ним крепким рукопожатием и кивнул на кипящий на костре котелок с ухой:
– Рыбы в озере много.
К ним уже бежала Аэй. Она расцеловала Каэрэ и, когда они с Эной уселись у огня, подала им миски с ухой. Каэрэ колебался, не начиная есть. Наконец, он сказал:
– Спасибо тебе, Эна, - ему стало неловко за скудость и сухость этих слов, и он поспешно добавил: - Я ожил, Эна! Я могу ходить сам! Я могу спать...
– Ну, это-то мы поняли, - засмеялся Эна.
– Правда, сестрица?
Аэй кивнула, сама не своя от радости. Каэрэ взял ложку и стал хлебать уху, в которой плавали прозрачные жиринки. Она была невыразимо вкусной и ароматной.
– Как тебе спалось, Каэрэ?
– с материнской нежностью спросила Аэй.
– Хорошо, - ответил он, проглатывая очередную ложку и неосознанно проводя ладонью по заросшей щетиной щеке. "Наверняка уже не скоро придется побриться!" - мелькнула у него неожиданная мысль.
– Уже почти полдень? Долго же я спал...
– Двое суток с лишком, - засмеялась Аэй.
– Двое суток?!
– воскликнул он, роняя опустошенную миску.
– Да мы поднялись высоко в горы, ушли с прошлой стоянки. Ты спал, как убитый, не проснулся даже, когда Циэ переносил твой гамак.
– Надо же, - только и произнес Каэрэ.
– Ешь, - кивнул Эна.
– Вот еще сыр.
Он положил перед ним большой, похожий на луну в полнолуние, свежеотжатый кусок козьего сыра. Справившись с ухой, Каэрэ принялся за сыр, но успел одолеть не более трети, как Эна мягко отстранил его руку.
– Так много сразу нельзя, - ласково сказал он.
– Тебе станет плохо.
Каэрэ обескуражено посмотрел на Аэй. На его лице были досада и обида, как у ребенка, которого несправедливо
– Каэрэ, родной мой - позже. Я оставлю тебе, обещаю.
Она потрепала его за волосы, смеясь, но в глазах ее была грусть.
– Потом поешь, хорошо?
– повторила она.
Каэрэ вдруг стало стыдно за свою слабость. Он сконфуженно отвел взгляд от сыра и сделал вид, что смотрит вдаль, в стороны озера.
– Мы поднялись в Белые горы?
– спросил он.
– Нет, это не Белые горы. Это Нагорье Цветов.
Он говорил почти без акцента, на красивом и правильном аэольском языке.
– Я хотел бы помогать вам, - вдруг сбивчиво начал Каэрэ.
– Я хотел бы быть вам полезным.
– Не волнуйся, друг, - сказал Эна.
– Поможешь. Тебе надо восстановить силы. Яд Уурта надорвал их.
Каэрэ бросил вопросительный взгляд на Аэй. Та утвердительно кивнула:
– Эна знает твою историю, Каэрэ. Нашу историю, - добавила она.
...Вдалеке, там, где паслись кони, виднелась маленькая фигурка напряженно всматривающегося в даль Огаэ.
+++
Был вечер. В юрте пахло свежей ухой. Лэла сидела у входа рядом с матерью и перебирала разноцветные нитки. Аэй чинила рубахи Эны и Циэ.
Каэрэ вошел в юрту, отодвинув полог. Аэй улыбнулась ему, и он ответил ей улыбкой.
– И тогда я им говори делай, - раздался голос Циэ, продолжающего начатый разговор.
– Вот, говорю - я приходи, из рабов убегай. А Рноа говори - ничего моя не знает, твои жены - мои жены, твои кони - мои кони, слишком долго ты далеко был, я теперь вожак, я теперь главный, иди-иди делай из стойбища. Тогда я к Эне и ушел, нашел его - или он меня находи-делай. Эна свободный, он сам кочует, ему никто не указ. Они думают - он шаманит мало-мало. Глупые, они как овцы думают. Я смотри-понимай, он совсем не шаман.
– Что ты теперь будешь делать, Циэ?
– спросила Аэй, поднимая голову от шитья.
– Ай, женщина! Что я делать буду?
– замахал руками огромный степной валун-Циэ.
– Степняков собирать буду против Рноа! Он - что сделал? Табуны забрал? Жен забрал? Пастбища забрал? Плохо, плохо сделал! Степняки такого нового вожака не хоти делай!
В возбуждении Циэ махал руками так, что сорвал со стены большой медный таз. Лэла расхохоталась и захлопала в ладоши. Мать строго оборвала ее - "перестань!"
– С Ууртом связался!
– продолжал Циэ.
– Храм Уурта в Энниоиэ ему деньги давать делает! Степняки для Уурта коней седлай! Вот как выходит! Мы к Уурту не пойдем, мы, степняки - Великого Табунщика жеребята!
– Сядь, Циэ, и поешь ухи, - сказала Аэй.
– А ты, Каэрэ, хочешь ухи?
– Поешь, поешь, - похлопал его Циэ по спине.
– Совсем больной был, а теперь живи-живи делай!
Каэрэ ел уху и думал, думал... На днях они уйдут от теплого озера, с Нагорья Цветов. Эна кочует, долго не остается на одном месте - но здесь он остался долго. Воды целебного озера с Нагорья Цветов и подняли Каэрэ на ноги. Эна неспроста заставлял его лежать в береговой грязи - пока кожу не начинало пощипывать, словно от ожога крапивой. Потом они вместе плыли - сначала до камышей, потом - до ближнего камня, потом - до дальних камней... "Молодец!" - кричал гортанно Эна и смеялся. Каэрэ тоже смеялся, не зная, отчего - просто он чувствовал дыхание жизни внутри себя...