Жеребята
Шрифт:
– Кто в здравом уме не поклонится Темноогненному?
– громко провозгласил, почти пропел, Миоци. Шум сменился на одобрительный - это был любимый гимн жрецов Уурта.
– Как представляется нам, служителям Всесветлого, ли-Игэа, искусный врач и воспитанник Белых гор, а также верный служитель богов Аэолы, которые и даровали ему его искусство, сейчас просто находиться в помрачении ума, - сказал Миоци.
– От жары еще и не то случиться, - пробормотал хранитель башни.
– Противно благости Шу-эна его за это преследовать.
Нилшицэа
– Противно благости Шу-эна! Отпустим его! Довольно, нечего судить белогорца!- раздались выкрики с мест.- Белые горы - оплот Аэолы! Отпустим! Противно благости! Пусть лечится!
Хранитель башни сделал согласный жест. Он был старейшим членом Иокамма, и судьба Игэа Игэ была решена.
Зал быстро опустел. Рабы уносили на роскошных носилках старейших и знатнейших, более простые уходили своими ногами, мечтая скрыться в водах несвященных водоемов в своих садах...
Миоци подошел к Игэа, сидевшему на полу и обнимавшему колонну.
– Пойдем, Игэа! Ты свободен! Эалиэ!
Он протянул ему руку, чтобы помочь подняться. Вместо этого бывший узник встал на колени и поклонился ему. Миоци возмущенно поднял его:
– Перестань! Ты белогорец, откуда у тебя эти привычки ууртовцев!
– Аирэи, я думал, что это - бред... когда я тебя увидал...Ты спас моих Аэй и малышку! Эалиэ! Друг мой!
Он с трудом говорил.
– Идем, дружище - тебя заждались дома.
Миоци набросил на его обнаженные плечи свой плащ.
– Зачем?
– запротестовал Игэа.- Я весь пропах тюремной вонью. Четверо суток в их подвалах...
Он покачнулся и, потеряв сознание, осел на землю,
...Когда рабы вынесли его на воздух, Игэа открыл глаза:
– Куда мы едем?
– спросил он, слыша стук копыт лошадей и чувствуя покачивание повозки.
– Ко мне, - сказал Миоци, склоняясь над ним.- Выпей вина.
Ветер нес запахи полей, вдалеке в полуденной голубой дымке виднелись, Белые горы. Игэа, сделав несколько глотков, забылся сном. Миоци негромко читал полуденные молитвы...
Фроуэрцы и ли-Игэа
– Раогай, значит, попалась?
– сумрачно говорил Раогаэ, крутя в пальцах травинку.
– Ну да...
– печально ответил Огаэ.
– Ли-Зарэо пришел к учителю Миоци, и ее сразу узнал.
– Как некстати... А не знаешь, почему это отец вдруг решил придти? Кто-то наябедничал? Этот Эори может за спиной наговорить, мерзкий он тип.
– Нет, никто не ябедничал. Твой отец пришел, потому что с кем-то произошла беда, и он просил ли-шо о помощи. Кажется, имя этого человека - ли-Игэа. Он должен предстать перед судом Иокамма.
– Ли-Игэа?!
– подскочил Раогаэ на месте.
– Ты его знаешь?
– удивился ученик жреца Всесветлого.
– Это - друг отца. Он врач, фроуэрец, но не почитает Уурта. У него смешной выговор... но ли-Игэа - замечательный! Для нас с сестрой он - как родной дядя, - горячо заговорил Раогаэ.
– Разве есть фроуэрцы, которые
– удивился Огаэ, вовсе не разделяя восторг друга.
– Да, они разные. Говорят, что веру в Уурта - это вера людей болот, ее принял Нэшиа по велению сынов Запада... а настоящие фроуэрцы верят в Пробужденного и Оживителя.
– Никогда не слышал о таких богах, - буркнул Огаэ.
– Фроуэрцы забрали у нас все, и мой отец теперь батрак.
– Пробужденный - это Фериан, а Оживитель... Оживитель...
– забыл, - потер лоб Раогаэ.
– Нет, ты зря плохо думаешь про Игэа. Он - достойный и благородный человек. И несчастный. У него случилось что-то с рукой, с правой, поэтому он не смог стать жрецом Ферианна и не смог остаться в Белых горах.
– Он учился в Белых горах?
– с непонятной ему самому ревностью переспросил Огаэ.
– Да. Вместе с учителем Миоци.
– Фериан - это тот, чей храм за рощей? Со священными ужами? Куда больных исцеляться носят? И хороводы весной водят?
– с презрением проговорил Огаэ.
– Да перестань ты, - разозлился Раогаэ.
– Игэа там не любят. Уж не они ли его и в Иокамм сдали? Он не такой как они, хоть и должен туда несколько раз в год на праздники приезжать. Он не в городе живет, а в своем имении. У него жена и дочка маленькая... Он всех в округе лечит бесплатно, а для того, чтобы налог выплачивать, гимны переписывает и бальзамы для храма Фериана готовит. Их очень дорого продают, а ему жрецы гроши платят. Отец хотел ему денег предложить, якобы в долг, чтобы Игэа налог смог заплатить в этом году. Но он гордый очень - не взял. И просил не говорить ли-шо-Миоци, что он бывает в городе. Не хотел с ним видеться.
– Не верю я, что фроуэрец зарабатывает себе на жизнь приготовлением бальзамов и переписыванием гимнов, - фыркнул Огаэ.
– У него же имение с рабами. Наверняка отнял у кого-то.
– Он купил его!
– закричал рассерженно Раогаэ.
– Как ты можешь порочить имя человека, которого ты даже не знаешь и не видел никогда!
– Купил? У кого? У храма Уурта?
– распаляясь, закричал Огаэ.
– А ууртовцы его отобрали у кого-то вроде моего отца - потому что налог все рос и рос, и мы не могли его заплатить! Вот он и купил его за бесценок, ваш Игэа!
И он быстро повернулся и зашагал прочь, чтобы Раогаэ не видел его слез.
– Дурак!
– закричал ему вслед Раогаэ, сжимая от обиды и злости кулаки.
Встреча двух белогорцев.
В прохладной комнате особняка, принадлежащего жрецу Шу-эна, ли-шо-Миоци, за мраморным столом на обитом бархатом стуле восседал заметно оживший Игэа Игэ. На нем была длинная льняная рубаха с разноцветной вышивкой на вороте и рукавах - ключница Тэлиай не пожалела для гостя лучшую одежду. Плащ, отданный ему ли-шо-шутииком, выстиранный и отглаженный, был небрежно брошен на роскошное ложе, покрытое дорогим покрывалом из синей шерсти.