Жернова. Книга 1
Шрифт:
Жаркую горечь в горле он выдохнул прямо в голову твари, которая почуяла нацеленную на нее смертоносную силу, начав судорожно извиваться и скрести плоть крючьями. Будто сквозь вату Бренн услышал вскрик Дрифы – порх дернулся, задрожал сильнее. Но когда под действием яджу скрючившаяся личинка стала быстро истлевать, пациент глубоко вздохнул и затих. Бренн не чувствовал времени, и не понимал, как долго он жжет тварь струей яджу. Лишь когда от болячки осталось сизое, постепенно исчезающее, пятно, он расслабился, пытаясь унять тошноту, и, наконец, открыл глаза.
Уронив тяжелую голову на грудь, Дрифа крепко спал сидя на пятках, умиротворенно всхрапывая во сне.
Глава 5.
В голове не было ни одной мысли. Как в пустом ведре.
За те несколько месяцев, что пролетели со дня «починки» зуба Дрифы, росток яджу укрепился – Бренн всем телом чувствовал, как искра Жизнедателя росла, разливалась по крови. Он будто бы рос вместе с ней, но порой еле сдерживал силу, когда она пыталась вырваться, и потому – боялся. Боялся, что яджу поглотит его целиком, что он не справится с ней, как с диким жеребцом, ошибется и навредит кому-то. И если это произойдет при свидетелях… Однако потребность выпустить яджу на волю порой усиливалась до предела, и наступал момент, когда сдерживать ее в себе становилось не в мочь. И Бренн выпускал ее. Иногда казалось – хотя думать об этом было неловко, что этот процесс напоминает выброс семени после воздержания.
Но Ойхе была права – излечить, прирастить сломаную ветку, собрать разбитое удавалось с гораздо большим трудом. Он помнил веселую злость, когда взорвалась пивная кружка, но еще лучше помнил дурноту, дрожь в ногах и ноющую боль в суставах после того, как «склеил» осколки. Помнил, как нестерпимо дергало в голове после лечения зуба Дрифы, как его выворачивало наизнанку в нужнике на заднем дворе.
Теперь, предвидя приближение приступа и чувствуя внутреннее напряжение, он научился выпускать яджу либо быстро, но малой искрой, либо струйками, медленно. И тогда у него получалось поджечь дрова в очаге или нагреть и вскипятить воду в котле. Причем, когда он действовал осторожно, сильной боли в голове и рвоты удавалось избежать, а после сброса излишков силы становилось гораздо легче. Кухарка Лотта, что уже несколько лет вела хозяйство в доме Морая, частенько недоумевала, обнаружив, что вода в кастрюле на холодной плите стала горячей… Поразмыслив и не найдя причины такой странности, Лотта стала рассматривать это явление милостью Жизнедателя за ее благочестие и трудолюбие. И все же лучше всего задавить приступ или сбросить напряжение от скопившейся яджу помогала тяжелая работа в кузне.
Узор на плече за это время стал ярче, и, если поначалу после выброса отек спадал, то теперь линии так и оставались выпуклыми. Одно хорошо – болезненный зуд быстро снимала мазь из соцветий ноготков, которую ему давала старая Ойхе, когда он страдал от ожогов.
Вчера выплеск накопленной яджу был такой яростный, что Бренна до сих пор колотило. Видя, как его колбасит, Якоб посмеивался и дразнился, считая, что тот перетрудился ночью в Веселом доме Флоринды и там же перебрал с синюхой. Но, как всегда, напряженная работа в кузнице помогала прийти в себя. Бренна притягивал огонь и сила железа, успокаивали тяжелые звонкие удары молота, звук раздраженного шипения раскаленного металла в холодной воде, завораживал вид мерцания цветовых волн, сменяющих друг друга: багряного, красно-золотого, голубого и фиолетового.
Опекун хмурился, слыша подначки Якоба по поводу сегодняшней вялости Бренна, но особо не сердился. Правда, ковку ему не доверил, а велел поработать мехами на пару с Иваром – порхом, которому обещал вольную, как только тот отработает купчую.
– Передых! – наконец, произнес Морай давно ожидаемую фразу, и Бренн, с облегчением перевел дух, сбрасывая толстые рукавицы, сплошь покрытые прожженными дырами. Работа на дворе шла под навесом, но слабому ветерку не удавалось обсушить покрытое потом тело. Из кухни тянулся запах густой чечевичной похлебки со свининой, которую стряпала
Лотта готовила вкусно и сытно. Бренн почти опустошил миску, когда в дверях кухни с новым удилищем из бузины появился красный, запыхавшийся Дуги. Темные глаза с полплошки величиной, на лице – возбуждение и растерянность. Забыв поздороваться, он набрал воздуха и выпалил:
– Джока Гнусавого зарезали! Насмерть!
Морай отодвинул тарелку и недоверчиво посмотрел на взбудораженного вестника, ожидая продолжения. Бренн исподлобья глянул на друга, не переставая работать ложкой, Якоб развернулся, не скрывая интереса, а Лотта запричитала, уставившись на Дуги заблестевшими от любопытства голубыми глазами:
– Никак сынка хозяина мясной лавки, что у Старого рынка? Что ж это делается-то, люди добрые!!
Морай нахмурился и кивнул, указывая Дуги на лавку за столом. – Джок… Это вроде как сотоварищ ваш по школе?
– Да не сотоварищ он вовсе… – возмутился Дуги, следя, как Лотта накладывает ему в миску дымящуюся похлебку, – а вовсе наоборот… Ну, то есть, он учился в нашей школе, только он на три года старше и уж давно у папаши в цеху мясном управляет, то есть, управлял…
– Так это ты с ним то и дело задирался? – приподнял бровь Якоб, подмигнув Бренну. Судьба Джока его мало заботила.
– Было дело, – не стал отрицать Бренн, – и не раз. Последний – недели три-четыре назад. Гнусавый тогда и сам с разбитой мордой ушел, ну и мне досталось, чо скрывать… – Он помолчал, пожал плечом. – Похоже, кого-то Джок задрал даже больше, чем меня…
– Ну, считай, одним врагом меньше… В драчке что-ль бошку проломили? – предположил Якоб, поворачиваясь к Дуги, – иль пырнули? Из-за девки, наверное… В таких летах завсегда из-за девок страдают… – Он покосился на упитанный зад нагнувшейся к очагу Лотты.
– Да, не, – Дуги замотал головой, отвергнув версию Якоба, – какие девки – его урод гнилой порешил!
Лотта с грохотом уронила угольный совок. Не глядя, уселась на табурет, запачканный мукой, и подняла к потолку ладони, бормоча призыв к Жизнедателю о защите от скверны. Но ее голубые глаза от ужаса и восторга стали раза в два больше.
– Я сам все видел! – зачастил Дуги. – Сидит Джок в Трех углах с выпученными глазами, красными, как у кроля, – портки в дерьме – вонища, а изо рта, ушей и зада крови натекло целую лужу. Так никакой человек убить не может, только урхуд. Мамаша его голосит на весь квартал, папашу, слыхал, удар хватил. А Непорочные уже двоих Дознавателей прислали с отрядом эдиров – всех вокруг допрашивают, кто что видел, что слышал…
– В Трех углах, говоришь, – уточнил Морай, – где три дома углами сходятся… да кто там что увидит? Место глухое, хоть и проулки к нему ведут. Ни дверей, ни окон, кроме щелей чердачных. Глухие стены… И чего ему там понадобилось?
– Известно чего, – хмыкнул Якоб, – через Три угла самый короткий путь к Веселому Дому Флоринды, – аккурат, если идти проулками от Старого рынка…
– Тьфу ты, паскудник, – поджала губы Лотта, метнув негодующий взгляд на парня, потом бойко вскочила. – Еда на столе, чай вскипел. А я на минуточку тут… сбегаю, поспрашиваю – поймали злодея-то гнилого? Иль злодейку! – она выразительно посмотрела на Якоба. – Может, он деву какую невинную с добрым сердцем обольстил, обрюхатил бедняжку, а жениться не захотел, вот она ему и прислала ответочку…