Жесткокрылый насекомый
Шрифт:
Теперь за беглецами приехала сотрудник реабилитационного центра, а заодно и его позвали, чтобы все по закону.
– А мы тогда зачем? – не понял старший оперуполномоченный.
– Вот я и спрашиваю – зачем?
У Распоповой от такой наглости дыханье сперло. Не давая ей опомниться, Лопаницын предложил:
– Может, просто ребят увезем, если уж приехали? Тут всего-то минут двадцать ехать… С меня пиво.
Оперативники согласились. Петр поднял голову и свистнул. На балкончике появилась Марина Васильевна.
– Спускайтесь,
Через пять минут шестнадцать мальчишек и девчонок вышли парами из подъезда и чинно-блинно сели в автобус, с презрением глядя на
Распопову. Вслед за ними в “пазик” зашли Геращенко и сама Кулик.
– Бдишь? – Галина нависла над коллегой.
Распопова только глазами хлопала. Ее только что нагло провели.
– Шеф, поехали! – крикнул участковый.
тридцать два и тридцать один, а потом еще два раза по столько же
Опергруппа уехала сразу же, едва пассажиры выгрузились у ворот
Центра реабилитации. Распопова сказала, что проследит, и тоже вышла.
– Ну? – Она осмотрела своих оппонентов. – И что вы придумали? Вы здесь все заодно, да? Одна банда? Я вас не боюсь!
– Дура! – крикнул Евгений из-за спины Марины Васильевны.
– Идемте, нам нужно все обсудить, – велела Геращенко. – Ребята, во дворе пока погуляйте.
– Что? – Распопова ощерилась. – Кажется, и ваша контора тут замешана, да?
– Дура!
– Хорошо, – скрипнула зубами Галка. – Марина Васильевна, чтобы ребята не волновались, проводите их в приемный изолятор. Эта женщина вам покажет, куда идти.
С видом победителя Распопова повела детей с “мамой” за собой, а
Геращенко и Кулик вошли через главный вход, к директору.
Лопаницын остался курить на улице.
Не прошло и получаса, как участковый понял, что укурился насмерть.
Потому что увидел, как из земли проклюнулся сначала один, потом другой, потом еще несколько и, наконец, целая грядка Куликов.
Зрелище было жутковатое: ладони рвут дерн, разгребают грунт, и на свет появляется сначала голова с грязным, бессмысленным лицом, потом, выворачивая комья сырого глинозема, появляются плечи, руки упираются и вытягивают на свет все остальное. А потом земля осыпается, и вот он, стоит новенький, как с иголочки, Женя Кулик.
Не успел Петр Ильич проморгаться, как двор Центра оказался полон детей.
– Мама, мама вернулась! – закричали Кулики, едва Марина Васильевна вошла в изолятор. – Мама, ты за нами?
Кулик онемела. Вот Саша. Вот близняшки Виктория и Вероника. Мишка,
Кирилл, Аннушка…
– Ма, мы домой сейчас, да? Ма, ты нас насовсем забираешь?
Медик и нянечка с воспитателем во все глаза смотрели на эту сцену: дети со всех сторон облепили непутевую мамашу, а та лишь губами шевелила, будто пересчитывая.
– Мои, – вдруг сказала Кулик, и взгляд ее стал быстрым и ясным.
–
Они
– Как же, мамаша? – встрепенулась дежурная воспитатель. – Нет, так не положено, стойте, нужно документы оформлять.
– Я вам не позволю, – вскочила Распопова. – Это похищение!
Марина не ответила. Она толкнула запертую дверь – и та выпала вместе с косяком.
– Дети, домой! – позвала она.
С веселым гвалтом ребята потекли в дверной проем, и, как ни пытались нянечка, воспитатель и Распопова остановить этот поток, ничего у них не вышло.
Петр Ильич, увидав Марину Васильевну в окружении ребят всех возрастов и размеров, понял, что теперь драки не избежать.
– Куда собрались?
– Домой, – ответила Кулик.
– С детьми?
– Да. Что-то не так?
– Насколько мне известно, у вас нет детей.
– Теперь есть.
– И когда только успели?
– Дайте пройти.
Позади уже бежали крайне взволнованные сотрудники Центра, размахивала руками и бюстом Распопова, и вообще сцена напоминала эпизод из военного фильма, когда оккупанты вот-вот войдут в город, а никто не успел сбежать: всеобщая суета и паника, и никто не знает, что предпринять.
Лопаницын раскрыл кобуру. Это была простая демонстрация силы, могла подействовать, а могла и нет. Но лучше бы подействовала…
– Думаете, испугаюсь? – Глаза Марины Васильевны пылали.
– Нет, вы ведь такая смелая! Не порите горячки. Хотите забрать детей
– сделайте это цивилизованно. Вас ведь сожрут иначе, вместе с ребятами и кошками.
Дети растерянно смотрели по сторонам, не зная, как быть. Кулик чувствовала небывалый подъем силы, она могла смести всех и вся, чтобы вывести своих детей из этого кошмара, но остатки прошлой
Марины, холодной и рассудительной, мешали.
Евгений подергал ее за рукав.
– Что такое, Женя? – Кулик села на корточки перед сыном.
Тот крепко обнял ее за шею и прошептал:
– Мама, иди! Мы знаем, что ты за нами вернешься. Не бойся, никто нас не обидит. Да, ребята?
Марина подхватила Женю на руки и посмотрела на остальных. Дети расступились, оставив узкую дорожку к воротам.
– Не забудете меня? – шепнула она.
Женя снова прижался к самому уху:
– Никогда.
Осторожно опустив сына на землю, Кулик пошла к выходу. Обернулась.
Ребята смотрели и улыбались.
– Я скоро, зайцы, – пообещала Марина Васильевна. – Не скучайте.
И Лопаницын, и Геращенко (особенно Геращенко) мысленно аплодировали, пока мать-героиня не скрылась за поворотом.
Нельзя утверждать, что Леня всю жизнь нюхал одни розы, а от него самого пахло исключительно дорогим одеколоном, однако всему же есть предел! Такой жесточайшей вони Бухта не обонял никогда и теперь истово надеялся, что никогда не будет.