Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
— Довольно, — устало молвил Пётр. — Сие нам наука: ничем не обременять воинский строй. — Он трижды перекрестился. — Отслужим молебен за упокой погубленных, принявших мученическую смерть. Теперь всем в строй! Баталия, видно, густеет.
В самом деле: звуки боя становились всё громче, охватывая колонны с флангов, как и предсказывал Кантемир.
Близость опасности производила на Петра странное действие: в нём всходила и подымалась всё выше волна яростного азарта, ожесточения, мужественной решимости. Ни робости, ни опасения
Турок наваливался всё отчаянней. Пётр отправился к царице, дабы успокоить её и заодно проверить, каково оберегают её женский взвод.
— Как ты, Катеринушка? — спросил он, входя. — Не дрожишь? — Вокруг царицы сбились её девицы, как цыплята вокруг наседки в минуту опасности.
— Вот уговариваю дурочек моих, чтоб ничего не боялись, — отвечала Екатерина со смешком. — Коли с нами наш царь-государь, басурману ни за что не подступиться.
— И верно, матушка, — отобьём турка. Он воевать по правилу не способен, а без правил — какая война. Не пужайтесь: с нами Бог и крестная сила, — повторил он привычно. — О вас особое попечение: вокруг стеной стали преображенцы. Стена та несокрушима, никто её не пробьёт.
Он поцеловал и перекрестил царицу, осенил крестным знамением всех её фрейлин разом и вышел.
Центром, куда стекались донесения, стала палатка Шереметева. Пётр направился туда. Старый фельдмаршал чувствовал себя уверенно.
— Вот, господин контра-адмирал, — обратился он к царю, — доносят, что турок остервенился, лезет всею своей ратью: янычары да спахии. Но огня нашего не выдерживают: как наскочат, так и отскочат. Строя не держат, нету у них строя...
— Про обоз слыхал? — перебил его Пётр.
— Как не слыхать. Токмо у страха глаза велики: поначалу мне докладено было, что две с половиною тыщи возов отбили. Оказалось, вчетверо менее.
— Мне уж было доложено про шестьсот. Всё едино: осрамился князь со своею дивизией. Сколь невинных душ погублено.
Движение колонн и вовсе замедлилось. Шереметев приказал обнестись рогатками со всех сторон. Солдаты изготовились к отражению атаки. По начищенным батистам стекали лучи восходящего солнца как предвестье стекающей крови.
И вот — началось.
Турецкая конница вырвалась вперёд и, нахлёстывая лошадей, понеслась на русское каре в надежде ошеломить, найти слабое место. Рты были ощерены в безумном крике: «Л-ла, ла-а!»
Гренадеры дали залп с колена. За ними изготовились позади стоящие, успевшие зарядить ружья.
— Пали!
Залп, как и первый, был нестроен, но сокрушителен.
Вал из бьющихся конских тел вырос перед рогатками. Спахии корчились на земле. Их уцелевшие товарищи с ходу завернули коней и молча понеслись назад.
Атака захлебнулась. В русских рядах не произошло замешательства. Оттого ли, что наступила разрядка боем после одуряющего
— Прав был князь Кантемир: турок наскоком воюет, — оживлённо воскликнул Пётр. Похоже, его воодушевила картина мимолётного боя. Но следовало ждать продолжения, притом скорого.
— Граф Борис Петрович, — обратился Пётр к Шереметеву. — Прикажи полковой артиллерии зарядить пушки картечью. Против спахиев картечь премного чувствительней. А гренадеры встретят янычаров залпами, коли они надвинутся.
Очередная волна спахиев накатила с тем же безумным рёвом. Летели, размахивая ятаганами, держа наперевес пики и копья. Да, были среди них и копьеметатели...
— Пальники готовь! — выкрикнул генерал-фельдцейхмейстер Брюс. Команда понеслась от расчёта к расчёту.
— Пали, ребята!
Медные тела пушек изрыгнули огонь, и очередной вал из конских и человеческих тел вырос перед рогатками.
— Простая вещь рогатка, а сколь сильно держит, — глубокомысленно изрёк Шереметев.
— Пушка того проще, а держит не в пример сильней, — заметил Пётр. Он улыбался. — Глуп турок, людей не жалеет, прёт на рожон. Пугает? Как думаешь, Борис Петрович?
— Должно, пугает, — отозвался Шереметев.
Он оставался невозмутим во всё время боя. И со столь же невозмутимым видом выслушивал донесения, притекавшие с разных сторон.
Да, великий визирь, он же садразам, не жалел людей: чего-чего, а людей у него хватало, и он мог заткнуть любую брешь человеческими и конскими телами.
Теперь турки принялись обтекать русские каре, стремясь отыскать в их протяжённом корпусе слабое место, чтобы ворваться внутрь, произвесть опустошение и панику и заставить спасаться бегством...
Садразам и его штаб руководили издали и все ждали победных вестей, в уверенности, что русские не устоят. Что раз они отступают — а они, несомненно, отступали — под натиском его армии, то в конце концов отступление должно превратиться в бегство.
Но русский клин был сжат тесно, в кулак. Кулак этот не удавалось разжать никакими силами. Более того — он наносил удар за ударом. И удары эти становились раз от разу сокрушительней.
Визирь ждал перелома. Он пребывал в уверенности, что перелом должен наступить: его силы многажды превосходили русские. Однако турки терпели урон. Их атаки были слепы. Они не достигали цели.
Пётр был спокоен: русский строй показал свою несокрушимость. Он не мешался в команды Шереметева. Волей-неволей турки должны были угомониться.
Солнце, закончив своё восхождение, начало плавно спускаться с небесной тверди. Оно навело обычную жару. Но странное дело: жара боя пересилила — за тревогой смертного боя обе стороны, казалось, забыли о солнце и его немилосердных лучах.