Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
Белюк-баши дёрнул его за рукав. Он был озадачен и, похоже, слегка напуган.
— Деньги — это хорошо, мои люди заслужили награду. Но ты говорил не те слова, которых они ждали. Люда хотят домой.
— Мы хотим домой! — подхватили сразу несколько голосов. — Глади, эфенди, на эти могилы: земля ещё не осела. Тысячи наших братьев лежат тут, на чужбине, их не оплакали отцы и братья, жёны и дети. Ступай себе, эфенди, к своим королям, их куруши — малая плата за наши жертвы, за наши страдания. Мы взяли эти деньги из сострадания к тебе...
Понятовский был взбешён. Ему мгновенно
Хватит! Трезвость, трезвость и ещё раз трезвость. Он теперь и сам дивился своему поступку. Что это такое с ним было? Наваждение? Потерял голову? Напекло?
Вконец расстроенный Понятовский побрёл к себе: он испытывал теперь жгучий стад. Не дай Бог, кто-нибудь узнает о его поступке. Непременно подымут на смех. Он решил никуда не показываться до приезда короля. Отчего-то он был уверен, что король, получив его сообщение, непременна прискачет. Что тогда будет! Экспансивный Карл набросится на визиря, обвиняя его в измене... Король может пустить в ход кулаки... Но ведь это ничего не изменит: мирный трактат будет уже подписан...
«Кажется, я сделал глупость, вызвав короля, — подумал Понятовский. — Глупость за глупостью, цепь глупостей...» Он сжал голову руками и замер.
Тем временем в шатре русской делегации кипела работа.
— Поспешайте, поспешайте! — покрикивал Шафиров на секретаря и дьяка. — Один их Аллах ведает, каково настроится визирь к завтрему. Не получат ли нового султанского повеления. Промедление опасно: куй железо, пока горячо!
Трактат был переписан. И перечитывая его в окончательной редакции, Пётр Павлович испытывал удовлетворение.
«Божией милостию, пресветлейшего и державнейшего великого государя, царя и великого князя Петра Алексеевича, всеросийского самодержца и прочая, и прочая, и прочая.
Мы, нижепоименование полномочные, объявляем чрез сие, что мы по указу нашего всемилостивейшего царя и государя и по данной полной мочи постановили пресветлейшего и державнейшего великого государя салтана Ахметя-хана с сиятельнейшим великим визирем Мегметь-пашею по учинившейся междо обоими государствы ссоре, последующей договор о вечном миру:
1. Понеже первой мир у его царского величества с его салтановым величеством порвался, и оба войска междо собою для бою: сошлись, и потом его царское величество ради некоторых причин не хотя допустить до кровопролития, требовал паки с его салтановым величеством сочинить вечной мир, на которой его сиятельство крайней визирь соизволил. И тако обещает его царское величество по силе трактату сего Азов с принадлежащими ко оному крепостми отдать паки во владение салтанову величеству в таком состоянии, в каком оной из его салтанова величества взят. Новопостроенные же городы Таганрог, Каменной Затон и на устье Самары новой город паки разорены и впредь с обоих стран пусты и без поселения оставлены быть имеют...
2. В польские дела его царское
4. Понеже король свейской под защищение его салтанова величества пришёл, того ради его царское величество для любви его салтанова величества оного свободно и безопасно до его земель пропустить соизволяет...
6. По сим пунктам все прежние неприятельские поступки забвению да предадутся. И по разменении сих пактов... войско его царского величества безо всякого помешательства свободно прямо в своё государство итить имеет...
...Вот утверждение мы сей трактат собственными руками подписали и печатьми припечатали и с его сиятельством великим визирем разменялись.
Еже учинено в обозе турском
июля 12 дня 1711 году».
Пётр Павлович старательно и с чувством выводил свою подпись: весьма важен был документ, ему суждено войти в историю. За ним со всяким тщанием подписались остальные.
— Баста! Надобно нести визирю и требовать от него ихнего трактату, — облегчённо вздохнув, вымолвил Шафиров. — Чаю, и у них готов. Дабы поскорей размен учинить и с обеих сторон ратификовать.
Он полюбовался списком, аккуратными красными печатями, как две золотые монеты свисавшими на шнурках. Дело было сделано быстра и в соответствии с желанием государя. То-то будет ему радости: гораздо меньшими проторями обошёлся столь желанный мир.
Пётр Павлович припомнил доверительно сказанные ему покаянные слова; царя:
— Моё счастие в том, что я должен был получить сто палочных ударов, а получил токмо полёта. Тем паче старайся, дабы боль мою поуменьшить. Хотя след от сей экзекуции не скоро зарастёт.
Да, это так, след останется и, быть может, навечно. И у него, у Шафирова, до скончания жизни, поскольку он оказывался во власти турок. А это власть неверная, коварная, и Бог весть каков будет его конец.
При этой мысли Пётр Павлович испустил тяжкий вздох. Оставив он детей малых, оставив супругу почитаемую да матушку заботливую. Верил, что, коли случится с ним что-нибудь на чужбине в аманатах, царь их не оставит. Но при случае следовало бы напомнить.
Одно, а быть может, и два свидания с государем ему ещё предстоят, а дальше ему и Михаиле Шереметеву предстоит стать пленниками визиря, а лучше сказать — аманатами, то бишь заложниками.
Ещё раз вздохнув, Пётр Павлович направил стопы свои к визирю. Надлежало узнать, сочинён ли трактат с турецкой стороны, да тотчас известить об этом государя, Шафиров знал, с каким жадным нетерпением ждал Пётр этой вести.
Менее версты разделяло обе ставки. Но преодолеть это малое пространство было не просто: всюду бдительно несли караул русские и турецкие посты. С великими предосторожностями пропускали конного либо пешего, учиняли допросы: кто таков, зачем и к кому. Допрашивали все, кому не лень: караульные начальники, солдаты, офицеры. Подозрительность покамест господствовала в обоих лагерях.