Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
Понятовский с трудом подавлял возмущение. Как — русские в мешке, остаётся только надёжно завязать его, и дело сделано! При таком положении неприятеля проявить постыдное малодушие.
— Высокочтимый садразам, почтеннейшие паши и беи, — начал он. — Русские окружены, их положение безнадёжно. Как можно при этих обстоятельствах говорить о мире?! — Голос его крепнул, и все с удавлением воззрились на новоявленного пашу. Визирь говорил о мире, а этот гяур настаивает на войне.
— Выслушайте меня, о любимцы султана. Положение русских отчаянное. Они отрезаны от всех путей снабжения,
— Ты хорошо говоришь, Юсуф-паша, наш верный друг и соратник, — откликнулся визирь. — Ты убедительно говоришь, да. Но что ты знаешь о намерениях русских? Ты видел: они умеют воевать и способны нанести нам такой удар, от которого мы долго не сможем оправиться. А они тем временем уйдут.
Юсуф-паша, начальник янычарского корпуса, одобрительно кивал при каждом слове визиря. Он чувствовал удавку на шее. Его подначальные подняли бунт. Они опрокинули котлы, а это знак непокорства. Ответ же держать ему.
— Может быть, наш верный друг и соратник прав, описывая положение русских, — вступил он, поглаживая свою клиновидную бородку. — Но более чем прав высокий садразам, любимец султана и выразитель его священной воли, когда говорит о том, что мы ничего не знаем о намерениях русских. Между тем мы должны признать, что наше войско расстроено и можно ожидать самовольных действий и даже его распада...
— Нам надо предлагать мирные переговоры, — как о решённом объявил садразам. — Именно сейчас, когда мы можем диктовать свои условия, а неприятель вынужден будет принять их. Мы получим выгодный мир, и наш высокий повелитель одобрит его. Вспомните: мы склонны были повести мирные переговоры в самом начале кампании, когда не находились в таком выгодном положении. Сейчас сам пророк повелел бы нам заговорить о мире, ибо он не приемлет напрасных жертв.
— Наш предводитель совершенно прав, — высказался Осман-кяхья. — Мы не знаем, что нас ждёт. Откроем глаза и уши для выгодного мира.
— Я согласен, — пробурчал хан Девлет-Гирей, отвергавший прежде всякую мысль о мирных переговорах. — Но условия... Условия должны быть жёсткими. Мы должны получить как можно больше.
— Потребовать с русских выкуп! Большой выкуп! — подхватил казначей Ахмед бин-Махмуд. — Пусть заплатят золотом за наши траты. — Все невольно улыбнулись: кто о чём, а казначей о казне.
Понятовский внутренне негодовал, хотя и не показывал вида. Как, неужто эти упрямые турки упустят несомненную победу, которая сама шла к ним в руки. Русские угодили в ловушку! Они окружены со всех сторон, и даже ценой отчаянного прорыва им не спастись от поражения и плена. Знатная будет добыча! По многим донесениям агентов, с войском — сам царь Пётр, новая царица, весь цвет его генералитета, главные министры. Русские стараются скрыть присутствие царя, но, как они любят говорить, шила в мешке не утаишь. Он слишком велик, слишком открыт, он всегда на виду. Нелепый секрет, как, впрочем, многое у них.
Он, Понятовский, выступил, он сказал своё слово,
— Позволь мне, прославленный садразам, ещё раз высказать своё мнение, к которому присоединился бы, притом решительно, знаменитый полководец король шведов, — произнёс он в надежде убедить визирский диван в своей правоте.
— Ты уже сказал своё слово, — перебил его визирь, — и мы благосклонно выслушали его. Но твоё слово — слово одного. Ты слышал: никто тебя не поддержал. Нас же здесь, высказавшихся за мирные переговоры, — и он плавным жестом повёл вокруг себя, — много, много больше. Здесь, как ты знаешь, цвет моего войска...
В эту минуту ковёр, закрывавший вход в шатёр, отодвинулся, и на пороге возник глава визирских телохранителей Сейид.
— Позволь прервать тебя, мой повелитель, — возгласил он. — Важная весть: русские прислали переговорщика с письмом.
— Вот видишь: Аллах посылает его к нам, чтобы мы исполнили его волю. Введи его, Сейид, он явился вовремя, — визирь был чрезвычайно доволен.
Стража ввела русского парламентёра. Он чувствовал себя свободно и с любопытством осматривался вокруг.
— Кто ты и с чем пришёл к нам?
— Унтер-офицер Шепелев, ваше салтаново сиятельство. А прислан я от его сиятельства графа и генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, начальствующего над российской армией, с важным письмом.
С этими словами он достал из-за пазухи свиток за красной печатью и подал его садразаму.
— Хорошо, мы изучим письмо и. если сочтём нужным, дадим ответ. А теперь уведите его, — приказал он страже. И недоумевающего посланника довольно бесцеремонно вытолкали из шатра.
— Перевёл? нам, что пишет нам русский граф, — обратился визирь к секретарю Омеру-эфенди, многозначительно взглянув на Понятовского, — и тогда мы сможем сравнить его доводы с доводами нашего графа.
По мере того как Омер-эфенди переводил, лицо визиря расплывалось в улыбке. Оживились и все присутствующие.
— Ты слышал, доблестный граф? — обратился визирь к Понятовскому, когда секретарь кончил пересказывать содержание письма. — Не мы просим о мире, а русские просят нас. О мире как о милости. И мы окажем им эту милость, да. Потому что она совпадает с нашими намерениями. И, как сказал почтеннейший Девлет-Гирей, исключительно — я подчёркиваю это, — исключительно на наших условиях. Но нужно ли давать немедленный ответ? Что скажут участники дивана?
— Ни в коем случае! — отрезал Девлет-Гирей. — Надо дать им побольше времени подумать над своим положением. Чтобы впредь они стали сговорчивей. О нём очень хорошо говорил здесь наш рассудительный советник и новоявленный паша, — язвительно закончил он, кивнув в сторону Понятовского.
— Что ты думаешь об этом? — спросил визирь Осман-кяхью, ибо совет его был всегда советом мудреца.
— Девлет-Гирей выразил точь-в-точь то, что сказал бы я: нам некуда торопиться. Торопятся же, как мы всё понимаем, русские, и у них для этого есть все основания: похоже, их Бог отвернулся от них...