Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
Все с ним согласились. И тогда визирь обратился к Понятовскому:
— Я хочу услышать твоё слово. Полагаю, теперь ты думаешь по-другому?
— Нет, о любимец султана, — с горечью отвечал Понятовский. — Нет, я не изменил своего мнения. Мы упускаем большую победу, важнейшую победу, которая — настаиваю на этом — могла бы изменить ход истории.
— Упрямец! — махнул рукой визирь. — Жизнь и благополучие правоверных стоят много больше, чем твой ход истории. Я сказал!
И, довольный своей отповедью, он обвёл глазами почтенный диван. Да, никто из них не хотел более
Два дня ушло на то, чтобы предать земле мёртвых. Их было более десяти тысяч. И это только за три дня боевых действий. А если продолжать эту безумную бойню? Самые воинственные из них — Девлет-Гирей, Юсуф-паша — уже укоротились, они желали одного: поскорей вернуться домой, к своим жёнам и наложницам. И их вовсе не прельщал загробный мусульманский рай с его десятью тысячами гурий и садами, благоухающими розами и миррой.
— Что делать с этим русским парламентёром, повелитель?
— Пусть посидит у нас некоторое время, — улыбнулся визирь. — Кормите его как можно лучше — пусть потом вспоминает наше гостеприимство. Да станем ждать новых посланных от главного русского начальника.
Наступила передышка. Время от времени обе стороны лениво постреливали друг в друга. Скорей всего, чтобы напомнить о себе, о войне, о том, что она ещё не кончилась и может в любой момент снова взорвать тишину.
Обе стороны выжидали. Русские ждали ответа визиря, ждали с вполне понятным нетерпением и деятельно готовились идти на прорыв. Ели лошадей — и палых и немощных. А что? Лошадь столь же чистое животное, сколь и корова. Турки и татары иного мяса не признают, а у них поболе запретов от их закона. За водой спускались к Пруту, и тогда с другого берега гремели выстрелы и летели татарские стрелы, не причинявшие, впрочем, вреда.
Турки томили русских. Для того чтобы, как сказал визирь, желанные уступки свалились им в руки как перезревший плод.
Понятовский продолжал точить визиря. Он говорил ему, что если султан узнает, какая решительная победа была упущена, то непременно отрешит его от должности или, того более, прикажет послать ему шнурок. Визирь добродушно отшучивался. Но потом стал отвечать с плохо скрываемой злостью. И тогда Понятовский понял, что перешёл границу допустимого и что более нельзя испытывать терпение визиря. Тем более что он формально находится у него в подчинении, несмотря на ферман султана, дававший ему известную независимость, как представителю короля Карла.
Миновал день, полный томительного ожидания, прошла и столь же томительная ночь. Заутра явился новый посланец русских с вторым письмом Шереметева. Тон его был скорей решительным, чем Просительным.
Визирь срочно собрал свой диван. Следовало безотлагательно решить, как поступить на этот раз.
Секретарь Омер-эфенди пересказал содержание письма, стараясь держаться как можно ближе к тексту.
— Высказывайтесь, собратья, — предложил визирь, когда секретарь закончил.
— Пусть ждут. Они у нас в руках! — тотчас подал голос самый горячий и нетерпимый из всех Девлет-Гирей.
— Я
Мнение хана разделяли все. И только осторожный Осман-кяхья обратил внимание уважаемого дивана на тон письма.
— Они требуют решительного ответа и готовы прибегнуть к крайним мерам — заметил ли это кто-нибудь? Думаю, надо ответить им согласием — дольше испытывать их терпение нет смысла. Что мы выиграем, затянув с ответом? Решительно ничего. Двух писем вполне достаточно, чтобы убедиться в неуверенности русских и их желании поскорей закончить войну. Разве мы первые обнаружили слабость и предложили переговоры?
Это была разумная речь, и визирь внутренне согласился с Османом. Но вслух всё-таки произнёс:
— Давайте подождём ещё день.
Стали ждать. Но вот в русском лагере затрещали барабаны, заиграла полковая музыка.
— Праздник у них, какой-то русский праздник с музыкой и барабанным боем, — заметил Юсуф-паша. — У русских много праздников. Эти неверные — странные люди. Они празднуют, когда нужно предаваться скорби.
— Я полагаю, они готовятся к походу, — саркастически сказал Осман-кяхья. — И поход этот, а лучше сказать прорыв, грозит нам новой, ещё более ожесточённой битвой.
И в самом деле: из-за брустверов выступили с примкнутыми багинетами полки инфантерии. Они шагали в полных боевых порядках, изготовившиеся ко всему: к победе, к смерти. Они шли на прорыв!
Надрывно били барабаны, пронзительно свистели флейты, перебивали друг друга резкие песни рожков. Прогремели первые залпы...
— Срочно пошлите кого-нибудь с белым флагом. Не медлите! — Садразам нервно обтирал платком внезапно взмокшее лицо. Их надо остановить во что бы то ни стало.
— Куда хуже будет, если им удастся прорваться, — произнёс Осман тоном оракула. — Мы потеряем всё: и мир, и плату за него.
— Да, ты был прав, Осман, — торопливо сказал визирь. — Садись и пиши: мы согласны на переговоры, пусть присылают чиновников.
Всё новые и новые колонны выходили из-за русских укреплений. Гренадеры осыпали выстрелами турецкие позиции. Оттуда отвечали пока ещё нерешительно...
— Они продолжают движение! — визирь был вне себя. — Отчего мы медлим? Кто послан с флагом?
— Янычарский ага, — отвечал Осман. — По-моему, они никак не могут отыскать белую материю.
— Позор! Пусть немедленно возьмут у меня белое покрывало!
— Я написал. Надо кого-то послать...
— Пусть пошлют русского унтер-офицера!
— Кажется, Шахин-ага нашёл белый флаг, — заметил Осман. У него было острое зрение. — Вот он размахивает им... Русские остановились... Перестали стрелять... К аге вышли их офицеры. Боюсь, наши станут стрелять...
Но турки благоразумно молчали. Желание кончить смертоубийство было сильней всех других желаний.
— Русский, которого мы отпустили, бежит к ним, размахивая моим письмом, — продолжал комментировать Осман: визирь был почтенного возраста и страдал слабым зрением. — Похоже, дело сделано, — заключил он. — Но, любимец султана, оно могло принять другой оборот.