Жестокий роман
Шрифт:
И сладко. И жутко. Мучительно. Неописуемо. Невыносимо. Ничем нельзя отразить даже слабую тень пробужденных внутри чувств. Такое нереально словами передать.
Пальцы на ногах поджимаются. Раскаленные стрелы проносятся от ступней к груди, пронизывают и сотрясают. Разум гаснет. Кромешная темнота. А я ослеплена этой одержимой бурей эмоций. Обесточена. Разворочена наизнанку.
Он овладевает мною снова и снова. Не ведает ни стыда, ни усталости. Раскладывает в самых непристойных позах. Выгибает и загибает, одурело вбивается вглубь, окунает
Марат точно с цепи срывается. Все, чего желал, в жизнь воплощает. Торопится каждую свою фантазию осуществить в настоящем времени. Успеть. За одну ночь.
Я теряю рассудок. Бой собственного сердца теряю. Напрочь. Безнадежно. Всего лишаюсь. Сама себя предаю, даже не пытаюсь бороться. Растворяюсь в ярком калейдоскопе. Сдаю позиции без какого-либо сопротивления.
Не могу сражаться. Не хочу. И чтоб рассвет наступал тоже не хочу. Прошу, пусть стрелки часов замрут, застынут навечно. Не нужно разговоров. Ничего не нужно. Вообще. Только пусть его пульс бьется рядом. Наполняет изнутри кипучими волнами.
Я жажду ощущать Марата. Даже так. Низко. Пошло. Разнузданно. Через его громадный вздыбленный член. Через размашистые толчки. Через удары прямо в матку. Через эти яростные поцелуи, крадущие дыхание.
Мир в клочья. На щепки. Вдребезги.
Я таю под ним. Растекаюсь вязкими ручьями. На части раскалываюсь. Я отдаю ему все, ничего не требуя взамен. Но я жажду единения.
Смятые простыни. Смутные очертания комнаты. Тьму рассекают только пылающие черные глаза.
Марат во мне. Грубо. Властно. Глубоко. До сих пор. Даже не намерен отстраниться. Сжимает и подминает в очередной раз, накладывает несмываемую печать.
Я его. До конца. До предела. До грани. И дальше. Без табу, без запретов, без ограничений, без безопасных стоп-слов. Я только ему одному так принадлежу.
Вся в нем. Без остатка. В его поте и сперме. Помечена. Запятнана. Навечно замурована. Запечатана намертво своим суровым хозяином. Закована в доводящих до исступления ласках как в железных цепях.
Тому не найти спасения, кто не хочет искать.
— Прошу, ответь, — вкрадчиво выдаю, когда выпадает короткая возможность вдохнуть и собрать хрупкие остатки воли для мимолетного удара. — Что ты сделаешь, если у меня будет дитя?
— Ничего, — чеканит Марат.
Разрывает наш контакт и укладывается на спину, забрасывает руки за голову. Больше не выжигает мою душу пристальным взглядом. Не терзает тело здоровенным членом.
— Но ты… ты же понимаешь, что если мы без…
— Тебе не надо об этом переживать, — обрывает он.
— Почему? — невольно содрогаюсь.
— Не будет никакого ребенка, — отрезает холодно.
— Прости, — сглатываю. — Не понимаю. Ты способен многое контролировать,
— Не дергайся зря, — произносит ледяным тоном. — Ты не понесешь от меня.
Поджимаю колени, усаживаюсь на постели, инстинктивно обнимаю себя руками, будто согреться стараюсь.
— Откуда такая уверенность? — едва отдираю язык от неба. — И зачем ты вообще это затеял? Для чего эксперименты?
— Хотел понять, как это, — хмыкает, насмешливо продолжает: — В твою пизду спускать. Рот спермой накачивал. Жопу тоже. А пизду толком не ебал. Хотя давно нарывалась.
— Надеюсь, ты осознаешь последствия? — еле губами двигаю.
Он смеется. Зло. Раскатисто. Как никогда прежде не смеялся. Хохочет с неприкрытой издевкой, будто я несу полную чушь.
Вздрагиваю, рефлекторно отползаю назад.
Марат поднимается. Рывком. Усаживается, глядя прямо на меня. И к своему дичайшему ужасу я совсем не узнаю его глаза. Еще пару секунд назад все было по-старому. А теперь вдруг колючий взгляд. Чужой. Враждебный. Что случилось? Откуда эта перемена? Он и в нашу первую встречу так на меня не смотрел. И потом, позже, даже когда чертово кольцо на моем пальце увидел. Не было ничего подобного раньше, вот ни единого раза.
— Я женюсь, — заявляет мрачно.
— Когда? — спрашиваю чуть слышно.
— В пятницу, — раздается ровный ответ.
Так быстро? На этой неделе? В эту пятницу?
Прикусываю язык, прерывая поток дурацких вопросов, которые буквально рвутся наружу из дрожащих уст.
Нужно спросить о том, что действительно важно.
— И как, — запинаюсь. — Как изменится мое положение?
— Никто не ведет в дом жену, пока там рабыня, — выдает хрипло.
— Мне придется переехать? — судорожно втягиваю воздух. — Ты перевезешь меня в другое место?
Его ладонь накрывает мое горло, сдавливает, несильно, однако ощутимо, пробуждает нервный озноб.
— Никто не берет жену, пока рабыня жива, — припечатывает глыбой льда.
— Что ты… что…
Обрываю свой жалкий лепет. Смысл сказанной им фразы доходит не сразу. Собирается по кускам, по фрагментам.
Жена. Рабыня. Жива. Это все кажется сложнейшим паззлом. Дьявольской головоломкой.
Я цепляюсь пальцами за его ладонь. Царапаю ногтями, пытаясь отодвинуть, отодрать от своего горла. Напрасно надеюсь обрести свободу.
— Нет-нет, — бормочу лихорадочно. — Ты не можешь… ты не… ты же говорил, мужчины не брали жен, держали только рабыню. Тогда…
— Разное бывало, — отмахивается. — Моя невеста из достойного и уважаемого рода. Она не потерпит рядом другую женщину. Особенно рабыню.
Она не потерпит? Она?!
Невеста. Из очень достойного рода. Уважаемого.
Не то, что я. Шалава и потаскуха.
— О чем ты говоришь? — шепчу, судорожно дергаюсь в его хватке. — Ты ведь не собирался жениться. Ты сказал, никогда не…