Жестокий роман

Ангелос Валерия

Стоп. Что я опять несу? Какие чувства?

Опять смеюсь. А из глаз слезы льют градом, кожу солью выжигают. Роняю до предела разгоряченную голову на заледеневшие ладони.

Никто не заставлял меня раздвигать ноги на ширину души. Никто не просил. Не принуждал. Нож к горлу не подставлял. Я сама виновна, что влипла в это.

Влюбилась в палача.

Это «стокгольмский синдром». Защитная реакция психики на стресс. На плен. На гребаное заточение. Если бы я вернулась на волю, то через пару месяцев реабилитации и походов к хорошему

психологу даже не вспомнила бы про свою одержимость этим ублюдком.

Или нет? Хотя какая разница. Теперь ничто не имеет значения.

Жестокая ирония. Жуткая.

Зверь спас свою добычу от других зверей, однако все равно обрек на неминуемую гибель. Выиграл несколько жалких дней. И проиграл целую жизнь.

А если бы поделился с ними…

Если бы поделился, я бы сразу умерла. Прямо там. Я бы вены себе перегрызла. Жилы перекусила. Лучше сдохнуть, чем позволить другим мужчинам коснуться.

А ему, выходит, можно?

Вздыхаю. Тяжело. Рвано. Судорожно. Ему можно все. Абсолютно. Ограничений не существует.

Так. Хватит себя жалеть. Пора завязывать с истерикой. Мои страдания никак не помогут и не спасут. А что тогда спасет? Где искать выход? Как выбраться из горящего капкана?

Оглядываюсь по сторонам. Лихорадочно. Глотаю отчаяние. Пытаюсь принять утробный ужас как неотъемлемую часть себя. Пытаюсь привыкнуть к леденящему душу шоку.

Главное — дышать. Думать трезво. Искать верную дорогу.

Я справлюсь. Я смогу. Хотя бы попробую. Я не имею права сдаваться. Только не сейчас. Нужно сражаться. Если не ради себя, то ради мамы. Увидеть ее раз. Обнять. Поцеловать. Сказать то, что раньше не успела.

Вытираю слезы тыльной стороной ладони.

Марат не собирался жениться. Сам говорил. Не лгал. Явно. С чего вдруг такая резкая перемена? Сомневаюсь, будто невеста сумела столь неожиданно пронять, побудить к поспешному браку. Закоренелый холостяк всегда ценит свою свободу.

Готова поспорить, это сюрприз. Подарок. Для нас обоих. От Ахметова-старшего. Он вряд ли простит сыну смелость иметь собственное мнение.

Я его преступление. Я же стану наказанием.

Если только не вырвусь на волю.

Улыбаюсь. Очень слабо. Едва. С огромным трудом двигаю губами. Но надежда оживает внутри, расправляет крылья, бьется о стальные прутья.

Еще не создали клетку, которая меня удержит.

* * *

Марат возвращается ночью. Врывается в спальню как ураган. Хлопает дверью, вероятно, желает сразу меня разбудить.

Но я не сплю. Даже не пытаюсь забыться. Не хочу тратить ценное время на отдых. Просто лежу на кровати. Одетая. Поджимаю колени к груди. Борюсь с цепенящим ознобом.

Мужчина раздевается. На ходу. Срывает одежду, отбрасывает подальше. Приближается вплотную, останавливается напротив. Протягивает руку вперед, жаждет дотронуться.

Обманываю его. Поднимаюсь сама. Резко. Почти задыхаюсь от рваных тяжелых ударов

моего одуревшего сердца. Захлебываюсь стрекочущим в горле пульсом.

Он голый. Абсолютно. Возбужденный. Заведенный. Весь мокрый от пота. Пришел ко мне сразу после убойной тренировки. В темноте его мощное тело кажется бронзовым, точно мускулы выкованы из стали. Гладкая кожа скрывает настоящий металл.

Огромная ладонь обрушивается на мою макушку.

А я ускользаю. Чудом. Отползаю в сторону и назад. Мотаю головой. Для верности твердо заявляю:

— Нет.

— Нет? — ухмыляется.

Чувствую по тону. Чую эту хищную насмешку. Зверь забавляется внезапной переменой. Игрушка вдруг начинает сопротивляться, не спешит пасть ниц. Это вносит некую долю разнообразия в привычный расклад.

— Ты больше не прикоснешься ко мне, — выдаю тихо, но четко.

Марат подается вперед. Резко, рваным рывком. Заваливает добычу без особых усилий, подминает под себя, сразу приводя в требуемое положение: раздвигает мои ноги грубым толчком своих бедер, обхватывает мои запястья одной ладонью, жестко прижимает к матрасу, буквально пригвоздив над головой. Нависает сверху грозной каменной скалой. Подавляет волю к сопротивлению.

Его запах заполняет легкие, пропитывает тело и дурманит разум, подчиняет, обращая в послушное животное, порабощает в момент. Ощущение, будто у меня вырывают хребет. Больше нет никакого желания сражаться.

Единственное прикосновение превращает в оголенный провод.

Однако теперь все немного не так. Не чувствую ни страсти, ни похоти. Только дикий утробный страх.

Он сдирает с меня одежду, рвет на куски, отбрасывает подальше. Ловко действует одной рукой, обнажает свою игрушку полностью. Привычным движением сминает грудь, ведет пальцами по враз напрягшимся соскам, а после выкручивает, намеренно причиняя боль.

— Давай, — рычит на ухо. — Запрети мне еще раз.

Судорожно глотаю воздух, очень стараюсь не задохнуться, не захлебнуться эмоциями, не пойти ко дну окончательно.

— Я буду касаться тебя, как захочу, — мрачно заключает Марат. — Где хочу и когда хочу. И никто не помешает. Никогда.

И точно в доказательство своих слов скользит пальцами вниз по животу, накрывает лоно, поглаживает складки, никак не реагируя на мои лихорадочные рывки, тщетные попытки освободиться, избежать порочных касаний.

Он и правда берет свое. Всегда. Кто рискнет помешать?

Но кажется кукла сломалась. Больше не работает так, как нужно. Не отзывается. Не приносит прежнего наслаждения. Пора избавляться.

Я сухая. Там. Абсолютно. И даже его одержимый напор не пробуждает внутри ничего похожего на возбуждение. Впервые тело действует заодно с моим разумом. Не предает, лишает врага вкуса очередной победы. Бунтует.

Марат поглаживает меня. Нежнее. Пробует нажимать на уже знакомые точки, однако не достигает результата, которого жаждет.