Жестокий шторм
Шрифт:
— Земля! Земля, братцы! Остров! Прямо по носу остров!
Вскоре все различили впереди большое серое пятно, колышущееся на воде, поняли, что Горшков ошибся, но воображение его все еще рисовало и песок, и скалы, в даже пальму — все, что Алексею хотелось увидеть.
Из воды торчали горлышки бутылок, плавали доски, стропила, стволы бамбука, циновки; весь этот мусор недавно был строениями на одном из южных островков Японии, цунами смыло деревню, и ее жалкие остатки растащили ветер и течение.
Моряки подняли на палубу несколько бамбуковых стволов и два бочонка из бамбуковых клепок, стянутых бамбуковыми
Минут двадцать КР-16 шел среди обломков изгородей, плавала полузатопленная тупоносая лодка и подле нее длинное весло, которым на востоке гребут стоя.
— Возьмем и весло, — сказал старшина, — доброе весло, может, пригодится, если придется катер швартовать в бухте. Не век же нам носиться по волнам. Когда-нибудь придется причалить.
Больше они ничего не взяли, не стали влезать в центр «плавающего острова», где особенно плотно держались обломки и виднелась часть крыши из рисовой соломы.
В бочонках оказались остатки сои — острой приправы, с которой японцы едят все блюда из рыбы, мяса, овощей, риса.
Асхатов пришел в восторг, отведав сои и убедившись, что в один из бочонков, забитый герметически, не попала морская вода.
— Вот теперь мы действительно на коне! — воскликнул он, передавая ложку с приправой Горшкову. — Если бы у меня сейчас был миллион и мне бы предложили за него вот этот бочонок, то отдал бы деньги и глазом не моргнул.
— Да, вещь! — Горшков причмокнул губами и передал ложку Авижусу. Петрас сказал, лизнув ложку:
— Под таким соусом и акула пойдет за милую душу!
Акулу они поймали на следующий день. Когда ее поднимали на борт ручной лебедкой, то вокруг хищницы растерянно крутились полосатые, как зебры, рыбки-лоцманы, будто сожалея, что лишаются своей хозяйки-кормилицы. Акулу разделали: сняли с нее кожу, порезали на ломти и развесили сушить. Мясо сильно отдавало аммиаком. Петрас знал: чтобы устранить аммиачный запах, мясо следует вымачивать в соленой воде, да не было соли, а для морской воды не было подходящей посуды.
— Ничего, выветрится, — решил старшина.
Вторую акулу большинством голосов — старшины и Петраса — решили помиловать, и она через день исчезла.
Потянулись однообразные дни. Погода установилась. В этих широтах наступала весна. Солнце припекало. Моряки загорели, окрепли.
Питались главным образом сушеной рыбой, поджаривая ее на примусе и приправляя острой соей. Иногда удавалось поймать тунца, его ели даже сырым с той же соей, варили, жарили. Петрас соорудил коптильню, на дрова шли выловленные доски «плавучего острова». Они давали густой ароматный дым.
УТРЕННЯЯ ПРОГУЛКА
Мистер Гордон проснулся в четыре часа — сказывалась многолетняя привычка вставать чуть свет, гулять с бульдогом и в шесть садиться за работу. Сегодня Кинга не было в каюте, он ночевал в своем «люксе». Приняв холодный душ, профессор посмотрел в окно на океан, освещенный ущербной луной. Вид водной пустыни и черного неба с опрокинутым ковшом Большой Медведицы настроил его на меланхолический лад. Он стал думать, что этот пейзаж остался таким же, каким был и сотни, и тысячи лет назад. По крайней мере, звезды
Мистер Гордон шел по пустынному коридору, наполненному голубоватым светом ртутных ламп. Судно казалось вымершим, оно слегка вздрагивало, и хотя шла высокая мертвая зыбь, качки почти не ощущалось. Впереди показались два матроса в полотняной униформе — негр и белый.
— А, док! — сказал негр. — Уже гуляете?
— Иду навестить своего друга.
— Кинга? — спросил белый матрос. — Хорошая у вас собака.
— Да, собака очень хорошая. Вы только заступили на вахту?
— Нет, уже два часа на вахте, — ответил негр.
— Хорошая ночь, — сказал белый матрос.
Профессор пожелал им счастливой вахты и двинулся дальше.
«Что, если эти два симпатичных парня сейчас выключат противопожарную систему и замкнут провода? — подумал мистер Гордон и тут же отогнал эту нелепую мысль: у матросов были славные лица и хорошая, сердечная улыбка. — Нет, эти славные ребята на такое не способны. Кроме того, поджог может быть осуществлен только на стоянке: там меньше риска сгореть самим».
Гарри Уилхем стоял возле клетки с сенбернаром и, зевая, наблюдал, как тот лакает из миски воду.
— Вот и вы, док, как всегда, являетесь в одно время, а я уже с час как проснулся. Этот пес вначале выл, потом стал чихать и наконец залаял. Сами можете понять, какой тут может быть сон. Воет он, должно быть, все еще от тоски по Сигме, а лаял — требуя воды. Вот ваш Кинг ведет себя гордо, как король в Тауэре: ничего не попросит, молчит и только смотрит, будто хочет сказать: попал ты с нами, Гарри, в переделку. Кинг! Порезвись возле хозяина. — Он открыл дверцы клетки. Бульдог не спеша вышел, потянулся, зевнул и пошел обходить столбики и кучки песка. Болонки затявкали, демонстрируя злую зависть.
Гарри Уилхем сказал:
— У собак характер их хозяев. Видите вон ту сучку, рыженькую, с вытаращенными зенками? Звать ее Фанни, а хозяйку — Пегги Пульман. На редкость противная старуха. Говорят, у нее десять миллионов! Куда ей столько? Ведь съедает всего пару яиц в день, булочку, жидкий супчик да кашку. Меньше своей болонки. А жадна, как крокодил. За все время отвалила мне десять центов: «Выпейте, Гарри, в праздник». Я эти десять центов дома к порогу прибью, чтобы за него все жадюги запинались. — Матрос улыбнулся.