Жестокое царство
Шрифт:
– Да, – говорит он.
И она опускает его на землю, продолжая держать за руку. Облегчение, которое она испытывает, освободившись от его веса – эта внезапная легкость, – уравновешивается пустотой. Она еще крепче сжимает его руку. Он шагает рядом с бамбуковой загородкой, увлекая ее за собой.
– Что это? – спрашивает он.
Она следует взглядом за его пальцем. Ночью слоновий вольер выглядит необычно – в этом нет сомнения. Кажется, что приземистые деревья и низкорослый кустарник возносятся над выпуклыми холмиками, песок отсвечивает золотом, и этот ландшафт представляется ей каким-то внеземным, как Луна
– То растение? – спрашивает она, заметив куст, ветви которого напоминают щупальца.
– Нет, – говорит он. – То, что лежит на земле.
Она всматривается вновь и через несколько мгновений начинает различать чернильно-черный силуэт на земле, не сразу поняв, что этот такое.
Те люди убили слона.
Тело массивное, темное и неподвижное, по земле извивается хобот, и почему-то она воспринимает его отдельно от тела, как будто он еще жив в своем стремлении освободиться и уползти прочь. Но он недвижим.
– Что это, мамочка? – упорствует Линкольн.
– Слон, – шепчет она.
Небо расчищается от облаков, и ей кажется, она различает на грубой шкуре слона колеблемые ветром волоски.
– Лежит? – спрашивает Линкольн.
– Да.
– Почему он лежит?
Можно было бы сказать сыну, что слон спит. Вероятно, это более мягкий ответ, но ей не хочется так говорить. Как-то некрасиво лгать ему прямо в лицо, после того как он пережил эти часы вместе с ней, щека к щеке, рука в руке. Кроме того, она хочет поделиться с кем-то этими словами, а он здесь единственный собеседник.
– Он мертвый, – говорит она.
– О-о! Его убили те люди?
– Да.
Джоан не в силах оторвать взгляд от слона. У него такой жалкий хвост, напоминающий червяка.
– Как его зовут?
– Не знаю, – откликается она. – Какое, по-твоему, у него было имя?
Он хмыкает, словно раздумывая.
Пошатываясь, Джоан идет дальше, увлекая сына за собой, сердясь, что потратила энергию и время на слона, вместо того чтобы обращать внимание на углы, стены и укромные места вокруг. Он идет с ней, но голова его по-прежнему повернута в сторону слона. Ему нравится давать вещам имена: у него есть семья маленьких игрушечных кроликов в одежде. Одного зовут Софтбол, другого Бейсбол, есть также брат по имени Крошка-Кролик-Без-Ушей – Мадлз отгрыз ему уши – и сестра по имени Сьюзи-Кэт. Когда-то была малышка по имени Сьюзи-Ведьма, но Мадлз сгрыз ее целиком. У Линкольна тьма пластмассовых футболистов и складное поле, и он дает игрокам разные имена. Одного нападающего зовут Изжеванный Губан. Есть принимающий по имени Сьюзан.
– Было? – переспрашивает Линкольн.
Она успела потерять нить разговора.
– Что?
– Разве у него больше нет имени? Разве, когда кто-то умирает, у него не остается имя?
– Я имела в виду «есть», – уточняет она. – Как, по-твоему, его зовут?
– Маршмэллоу, – говорит он.
Она крепче сжимает его руку.
Когда он играет со своими пластмассовыми футболистами, то заставляет квотербеков выкрикивать ободряющие возгласы: Играем энергично! Играем быстро! Разве мы делаем плохие блокировки? Нет! Хорошие блокировки? Да!
Исключительно милый ребенок. Его легко огорчить.
Линкольн снова останавливается и поворачивается, чтобы посмотреть на слона. А может, его внимание
– Линкольн, – наклонившись к его уху, шепчет она. – Нам надо идти. Нам нельзя смотреть на вещи, которые не имеют значения.
Вокруг так много пространства. Так много вероятных укрытий, которые невозможно обнаружить, пока кто-нибудь не выйдет оттуда с поднятым оружием. Она продолжает озираться по сторонам, понимая, что не в состоянии увидеть всё.
Если начать думать об этом – о том, как многого ей не видно, – становится трудно дышать.
Иди быстрее. Будь внимательна, но иди быстрее.
Слон остался уже в нескольких ярдах позади. Они подходят к ресторану с его павильоном и громкоговорителями. Заглушая все остальные звуки, гремит музыка, и Джоан догадывается, что на заборе висит еще один громкоговоритель. Все же она продолжает прижиматься к бамбуковой ограде и темной полоске травы, куда не доходит свет фонаря. Она тянет Линкольна за руку. Невмоготу оставаться здесь дольше. Мало того что ничего не видно, но из-за ревущей музыки – «Werewolves of London» – ничего не слышно.
Ресторан справа от нее, а павильон с соломенной крышей – прямо по ходу. Но между ней и этим зданием лежит освещенная площадка, где дети обычно бегают, падают и пьют сок из пакетиков. Здесь сходятся дорожки, ведущие к разным вольерам, и место это ужасно открытое. Если они вступят на эту площадку, то окажутся незащищенными и слышны будут лишь вой волков да грохот клавишных.
Из-за музыки у нее начинает стучать в голове.
Она решает, что они дойдут до вольера с черепахами, где над бетонной дорожкой раскинулось огромное дерево, и пересекут бетонную площадку под тенью этого дерева. Приняв это решение, она сосредоточивается на нем. Пригнувшись к забору, они медленно продвигаются вперед, и ее отвлекает только то, что вой в громкоговорителях на несколько секунд затихает, а потом начинается следующая песня.
В этот момент тишины она слышит крик младенца. Сначала она думает, что это обезьяна, но потом дыхание как будто захлебывается, и она понимает: это не животное. Плач яростный, клокочущий, и он близко. Настолько близко, что она вспоминает, как лежит в постели, в доме предрассветная тишина, кроватка Линкольна в соседней комнате, в десяти футах от нее; вспоминает, как просыпалась в долю секунды, стоило ему пискнуть, опускала ноги на пол, толком не успев разлепить глаза.
Джоан резко поворачивает голову к скамейке, стоящей в десяти футах от них – с нее удобно наблюдать за слонами, – ожидая увидеть длинноволосую маму, успокаивающую ребенка, но скамейка пуста.
Затем музыка возобновляется, ритмы диско заглушают все остальное, и она почти убеждает себя, что придумала все это, что воображение сыграло с ней злую шутку. Но она уже знает. И ей не надо принимать какие-то новые решения. Подходя к скамейке, установленной в нише у забора, она всего лишь придерживается выбранного маршрута, и рядом нет ничего, кроме металлического мусорного бака.
Джоан медлит, ссутулившись и не выходя из тени. Никого нет. Здесь явно никого нет – ни ребенка, ни матери. Линкольн дергает ее за руку, но не потому, что хочет вырваться, а потому что испытывает нетерпение. Она чувствует, он наклоняется вперед, как бы поторапливая ее.