Жестокое милосердие
Шрифт:
Германское командование предлагает денежное вознаграждение каждому, кто сообщит что-либо важное по поводу этой группы. А также предупреждает: каждый, кто окажет этой советско-польской диверсионной группе хоть малейшую помощь, будет повешен».
— Вот, значит, с каким прицелом эта команда выезжала в лес, — мрачновато улыбнулся Беркут. — Что ж они так… послали всего лишь две машины и мотоцикл? Недооценивают нас пока что, Арзамасцев, недооценивают.
— За что и поплатились.
— А где Орчик? — вдруг заволновался
— Я видел, — ответил Андрей, с удивлением принимая из рук Анны фуражку убитого им немецкого офицера, его документы и пистолет. Такая забота тронула лейтенанта. Фуражку (его-то оказалась простреленной) и документы он взял, а пистолет вернул девушке. — Твой трофей. Пусть останется, как память о счастливом мгновении, которое ты мне подарила.
— Так, где он? — не утихал Збожек. — Кто видел Орчика?
— Погиб. Я видел. Только ходить к нему не надо. Слушай приказ: оружие и боеприпасы — в машину! Уходим!
— Но ведь о машине гитлеровцы уже знают, — заметил Корбач.
— Они давно все знают. Поведешь по этой лесной дороге. Где-нибудь подальше отсюда машину уничтожим.
— Как прикажете, лейтенант.
— Как у нас с горючим?
— Канистру немцы нам, слава богу, подарили. Чудом уцелела. Вижу, лейтенант, что мы уже прикипели к этой машине, как цыгане к таборной повозке.
Поздним вечером, исколесив до пятидесяти километров лесных дорог и едва не увязнув в топкой низине, они в конце концов добрались до какой-то небольшой железнодорожной станции.
Посланные в разведку Корбач и Гандич вскоре доложили, что на выезде из станции под парами стоит товарняк, из которого несколько часов назад перегрузили в другой эшелон, идущий уже в Германию, большую партию скота, вывезенного из Украины. Им удалось поговорить с кочегаром-поляком. Тот сообщил, что эшелон уйдет через тридцать минут. Четыре вагона загрузили какими-то тюками. Охрана — три солдата: один на паровозе, двое, с пулеметом, — на обставленной мешками платформе. Эшелон идет на Украину, на Львов.
— Это уже шанс, — оживился Беркут, — уже шанс! До утра, если, конечно, повезет, мы сможем преодолеть добрых три сотни километров. Кто со мной?
— Мы с Анджеем остаемся, — сразу же заявил Гандич. — Кое-чему подучились — и хватит.
— Чему именно подучились, если не секрет? — поинтересовался Беркут.
— Раньше-то мы в основном прятались, чтобы не попасться немцам на глаза. Оказывается, их нужно бить.
— «Оказывается», — едва заметно улыбнулся Беркут, удивляясь наивности той «науки», которую эти партизаны сумели усвоить.
— Твои «рукопашные бои» тоже пригодятся. Попробуем создать небольшой отряд, в котором каждый был бы хоть немного обучен рукопашной.
— Понятно, — молвил Беркут. — Одобряю. Расстаемся друзьями и союзниками. Машина в вашем распоряжении. Советую пока загнать
— А главное, на таком «блиндаже» удобно делать набеги на ближайшие гарнизоны, — поддержал его Збожек. — Мы это, пан поручик, усвоили.
— Пулемет и все лишнее оружие — тоже ваши. Мы с Арзамасцевым возьмем в солдатские ранцы запас патронов, гранаты, немного консервов. Где вы будете базироваться? Не исключено, что со временем я смогу направить к вам настоящего польского офицера, получившего хорошую подготовку.
— Как только немцы угомонятся, вернемся в ту долину, где были вместе с вами, — объяснил Гандич. — Пусть ориентируется по сторожке. Она указана на картах. За офицера заранее благодарим. Мы со Збожеком — черви земельные, люди от плуга, военное дело не про нас.
Они попрощались. Эти несколько дней, проведенные в лесах, сроднили Беркута со «мстителями», и, оставляя их здесь, он чувствовал себя так, словно оставляет на смерть часть своего гарнизона. Оставляет, потому что не оставить уже невозможно.
Проследив, как, обойдя пути, патруль скрылся в здании вокзала, группа Беркута, в которую кроме Арзамасцева входили Анна и Корбач, решительно направилась к эшелону.
Часовой заметил их, но спокойно поднялся на паровоз, решив, что офицер просто-напросто хочет пройти на ту сторону насыпи. И когда обер-лейтенант тоже поднялся на паровоз — вытянул руки по швам и ожидающе уставился на него, демонстрируя готовность выполнить любой приказ.
— Гудок! — приказал лейтенант, обращаясь к машинисту, и именно в этом гудке потонул яростный предсмертный крик охранника. — Ни с места, — предупредил Беркут машиниста и кочегара и, подождав, пока его спутники поднимутся на паровоз и станут на мостиках по обе стороны его, как охрана, скомандовал: — Трогай!
— Еще три минуты, — возразил перепуганный машинист. Но в эту минуту на семафоре загорелся зеленый свет, и Андрей повторил:
— Трогай!
В нескольких километрах от станции эшелон остановился, и к задней платформе, где в крепости из бревен и мешков восседали пулеметчики, приблизились Беркут, Арзамасцев и Корбач.
— Кто старший?! — раздраженно спросил обер-лейтенант.
— Я, господин офицер! — лениво поднялся из-за своего укрытия один из пулеметчиков. — Обер-ефрейтор Дирбахт.
— Сколько вас?
— Двое.
— Оба направляетесь на усиление охраны паровоза. Пулемет оставить. На платформе остаюсь я со своими солдатами.
— Яволь, господин обер-лейтенант, — только теперь рассмотрел его погоны обер-ефрейтор. — Хотя мы получили приказ ни в коем случае…
— А то, что вы услышали только что, — не приказ?! — прорычал обер-лейтенант. — По прибытии в часть, двое суток ареста! Освободить платформу!