Жил человек

Почивалин Николай Михайлович

Глаза Софьи Маркеловны - от этого несостоявшегося ужаса - становятся круглыми и тотчас наполняются улыбкой. Все-таки удивительно подвижное у нее, для таких лет, лицо. Да и вся она сегодня - нарядная, в сиреневой летней кофте с отложным воротом - оживленная, бодрая.

– Конечно, роль тут играло и то, что муж у нее - завхоз. Правая рука директора, можно сказать. А при нашем тихоне-старичке - и обе две. Кому дров, угля - подвезти или не подвезти, все от него зависело. Любая мелочь - к завхозу, через завхоза. Вот и получалось: на собраниях - Уразова, по всему детдому - Уразов. Была у нас одна молоденькая воспитательница, из эвакуированных - не выдержала. "Сплошная, говорит, уразовщина!" Ушла на военный завод, в общежитие

воспитателем.

Попыталась я с этой Полиной поговорить по-хорошему, потихонечку. Тут же рот заткнула: "На вашем месте - при вашем соцпроисхождении я вообще бы, дорогая, в тряпочку помалкивала!.." Представляете? Никто меня злосчастным моим происхождением не попрекал никогда.

Я уж и сама о нем забыла!

Одутловатые щеки, скулы Софьи Маркеловны слабо розовеют, и тут же она прощая - снисходительно взмахивает рукой.

– Ну да бог с ней!.. Я это к тому, чтобы вы обстановку представили. Когда Сергей Николаевич приехал.

Нас, прежних, он всех знал. Как и мы его. А к Уразовой присматриваться начал. Молчком, без всяких замечаний, и все-таки - заметно, что присматривается. Полина наша вроде поначалу притихла, потом опять голос ее громче всех стал. Поразительная женщина!.. Через месяц собирается совет воспитателей. Вечером, как сейчас вижу: мы сидим - кто в пальто, кто в шубах, - отопление у нас тогда печное было, дрова поберегали. Сергей Николаевич стоит - в пиджачке каком-то, левая рука висит, как протез. И говорит - негромко так. Он вообще негромко говорил, вроде бы стеснялся. Но уж то, что хотел сказать, - говорил прямо. Безо всяких там округлостей. "Сегодня утром, говорит, у нас в детском доме произошло чрезвычайное происшествие..." Верите, голубчик, - у нас у всех сердце екнуло! Ничего не знаем, ничего не слышали, и нате вам - происшествие! Главное, день такой спокойный был и сводка военная по радио хорошая. А он объясняет:

"В группе семилеток есть один мальчик - Вася. У него что-то не в порядке с мочевым пузырем. По утрам нередко просыпается в мокрой постели. Воспитатель в таком случае обязан посоветоваться с врачом. Проследить, чтобы ребенок не пил на ночь. Чтобы перед сном сбегал, куда нужно. Ничего этого воспитательница Полина Ивановна Уразова не сделала. А то, что сделала, - возмутительно. Утром, при подъеме, она выстроила ребят, вызвала из строя этого Васю и при всех накричала на него. Мне довелось услышать только последние ее слова: "Я ие потерплю половой распущенности!"

Теперь щеки Софьи Маркеловны розовеют заметнее, гуще - она и возмущена и сконфужена тем, что приходится вслух произносить подобное.

– Мы так и ахнули, - она изумленно качает головой.
– А Сергей Николаич поморщился и продолжает:

"Помимо того, что это - чудовищная глупость, возмутительно и по другой причине. При всех выставить ребенка на посмешище, травмировать его - может быть, на долгие годы... Как директор, говорит, решение я принял, - вам всем сообщаю об этом во избежание каких-либо кривотолков". И к ней, к Уразовой: "Полина Ивановна, воспитателем вы быть не можете. Пожалуйста, подайте заявление - мы освободим вас по собственному желанию.

.Чтобы вы могли где-то устроиться..."

Голос у Софьи Маркеловны звучит напряженно-спокойно - будто это она сама говорит в лицо провинившейся эти прямые сдержанные слова.

– Как она тут вскочила - красная как свекла! "Никакого заявления не будет! Я сама вас всех на чистую воду выведу! Миндальничаете тут! Макаренко учил - в кулаке держать. А вы слюнтяйничаете!.." И давай нас всех костерить! Сергей Николаевич сначала стоял, потом сел, потом опять встал, когда она выкричалась. Вот выдержанный, а ведь совсем молодой был! Только шею свою трогал, потер - после ранения ныла она у него и если понервничает. "Жалею, говорит, Полина Ивановна, что вы так ничего и не поняли. Подозреваю, что Макаренко вы не читали. Толкуете

вы его вульгарно. Один из главных принципов Макаренко - индивидуальный подход к каждому. Уважение. Не забывайте, кстати, что у нас тут - не правонарушители, не рецидивисты. Обыкновенные дети, лишившиеся родителей. Мы все вместе стараемся заменить им родителей. Вы им заменить родителей не можете. Как хотите - обойдемся без вашего заявления. Будет приказ о вашем освобождении - в связи с полным несоответствием занимаемой должности. Прошу присутствующих высказаться..." Сколько потом всяких комиссий приезжало из района, из области, из Москвы даже. Ничего не помогло - как ветром эту Полину сдуло!..

Под седыми бровями Софьи Маркеловны ликуют, сияют, как озера под солнцем, глаза - справедливость таки восторжествовала; по мере ее рассказа сложившийся в моем представлении образ Орлова как бы высвечивается с новой, неведомой мне стороны, оборачивается недостающей гранью. Недостающей - потому, что до сих пор я знал одного Орлова: до застенчивости скромного, деликатного в отношении с людьми, чуткого к детям - знал директора детдома. И совершенно не ощущал его как боевого офицера, многократно раненного и многократно награжденного, посылавшего своих солдат, работяг войны, под смертным огнем наводить понтоны, стелить на болотах гати, ставить мосты, - фронтовики знают, что такое саперный батальон. Этот неведомый мне Орлов как бы был однофамильцем того, первого, - сейчас, когда четко обозначилась еще одна сторона его характера, его твердость, когда нашлось недостающее в цепи звено и она сомкнулась, оба Орлова слились в одного, единого. Очень это, по-моему, русская черта сочетание душевной мягкости и несгибаемой твердости. Всегда думаю о ней, наблюдая, как дюжий, по пояс голый плотник вразвалочку подходит к тяжелому неподъемному брусу, секунду, прикидывая, щурится, подхватывает, - и на руках его, под шелковистой, почти бабьей кожей взбухают стальные бугры мышц.

– Софья Маркеловна, вы знаете, что ходатайствуют о присвоении детдому имени Орлова?
– спрашиваю я.

– Эх, еще бы не знала! Под петицией, чай, и моя подпись есть, немедленно, с упреком и с гордостью отвечает она.
– Андрюша Черняк с Сашенькой специально приходили. Шестьдесят три подписи собрали. Не считая ребятишек.

– Откуда ж столько?

– Ну, как откуда? Все работники детдома подписались, из районо. Многие наши бывшие воспитанники. У вас в Пензе их порядочно работает.

Вот с кем повстречаться надо, отмечаю я и несколько путано пытаюсь объяснить, зачем это нужно.

– Понятно, понятно, - кивает Софья Маркеловна и куда лучше, проще - мне же - объясняет: - Они ведь и есть - наш Сергей Николаич, в них он весь... Тогда уж, знаете, кого разыщите? Люду и Мишу Савиных. Муж и жена, с ребятишек дружили. Мы их тут - про себя, конечно, - так и звали: парочка. Оба инженеры, на одном заводе работают.

– На каком, Софья Маркеловна?

– Мешаю я их, голубчик! То ли - машзавод, то ли - химмаш. Вы у Сашеньки разузнайте, у нее все адреса есть. Да, все хочу вас спросить: а как вам наша Сашенька, - понравилась?

– Очень.

На свет в комнату летит мошкара, Софья Маркеловна плотней задергивает занавес, пытливо взглядывает на меня раз-другой, явно в чем-то колеблясь, и решается:

– Ладно, я вам и про нее расскажу. Сама не скажет.

И передо мной разворачивается еще одна жизнь, чистая и простая, простотой этой и волнующая.

...Спросив - можно ли?
– и увидев, что в кабинете столько людей, она подалась назад, собираясь захлопнуть дверь, но Орлов уже опередил ее.

– Проходите, проходите, очень кстати.
– И когда она вошла - розовая под устремленными на нее взглядами, черноглазая, миниатюрная, в легком цветном платье и с сумочкой в руке, - с удовольствием отрекомендовал: - Позвольте представить вам нашего нового главного бух.галтера, Александру Петровну. Прошу, как говорят, любить да жаловать...