Жил человек
Шрифт:
– По погоде - опять окрошка, - объявляет Роза Яковлевна, входя вслед за официанткой.
– Зато - со льда.
Помогая официантке, она снимает с подноса тарелки, ее по локоть открытые, обсыпанные веснушками руки проворно действуют. Не виделись мы с ней поболе месяца, и, по-моему, она изменилась. И внешне - крупный с горбинкой нос заострился, в каштановых, коротко подстриженных волосах вроде прибавилось седины; и как-то внутренне - стала не то чтобы суше, а сдержаннее; карие в крапинку глаза ее рассеянно озабочены, - то, что и прежде в них привлекало, какая-то затаенность, теперь еще заметнее. А возможно все это и потому,
На столе, кроме окрошки, появляется закуска - рулет с чесноком, малосольные огурцы и графинчик с коньяком - по такой жаре будто бы и лишние.
– Надо, - говорит Роза Яковлевна, разливая его по крохотным рюмкам.
– Надо так надо, - мгновенно перестаю я колебаться, тянусь чокнуться.
Она отрицательно качает головой, поднимает рюмку, пристально смотрит на нее, - словно в ней, помимо коньяку, еще что-то есть. Вспоминаю, что не чокаются, кажется, только на поминках, весело - ведь не на поминках же мы - осведомляюсь:
– Так почему ж все-таки - надо? Что сегодня за день такой?
Роза Яковлевна отставляет пустую рюмку, взгляды наши встречаются.
– Мой черный день... В июле сорок второго погибли отец, мать и младшая сестра Стася. Как раз в этот день.
Коньяк во мне встает колом! Я-то откуда знал? Сама же, когда договаривались по телефону о встрече, предложила вместе пообедать, можно же было перенести ее на любое другое время! Ошеломленно спрашиваю:
– Война?
– Скорее простое убийство. Расстреляли, под Гомелем... Виноваты были только в том, что евреи.
– Куда как достаточно, казалось бы, для одной судьбы, а Роза Яковлевна все тем же ровным тоном добавляет еще: - В ту же осень муж погиб. Подряд все.
– Тоже - там?
– Нет, на фронте, - полковой комиссар. Он намного старше меня был мудрый...
Сейчас в ее голосе звучит уважение, теплота и то тихое спокойствие, с которым говорят о том, что уже очень далеко и никакими силами не поправить. Взглядываю на нее - пожилую, в белоснежной кофточке с коротким, по локоть рукавом, сдержанную, - удивляюсь тому, как всего-то несколько слов могут изменить представление о человеке. Эвакуировалась с сынишкой, коммунистка, директор одного из передовых в области торгов, на редкость энергична и подвижна, несмотря на возраст, - все это, что зйал о ней до сих пор, воспринимается сейчас поиному, полнее, значительней, что ли; как по-иному воспринимается и почтительность, с которой чуть ли не все Загорово здоровается с ней на улице, ее готовность, стремление услужить людям, отчего, наверно, и возглавляемый ею торг - передовой.
Заметив, что я, не закусив, берусь за папиросу, Роза Яковлевна строговато замечает:
– А ну-ка, давайте обедать!
– Внимательно посмотрев, она просит: Пожалуйста, не церемонничайте. Честное слово, мне приятно, что я не одна. А то бы как всегда закрутилась, забегалась. Потому и пригласила сюда...
Сказано то, что надо сказать, теперь чувствую себя в своей тарелке - в переносном смысле, и уверенней обращаюсь с тарелкой - буквально. Любопытно все-таки устроена жизнь: сам немало попользовался ею, поездил, повидал, знаю множество людей, и все равно каждый в отдельности - открытие. С той лишь разницей, что одного открываешь сразу, другого - позже, а кого-то, бывает,
– После вашего звонка я на минуту домой заезжала.
Прихватила одну вещицу.
– Роза Яковлевна щелкает запором темно-вишневой сумочки.
– Хотела вам показать.
Круглый и плеский, как пудреница, фарфоровый флакончик духов с навинчивающейся позолоченной пробкой уютно, овально ложится на ладонь, по тонкой бело-розовой, как кожа ребенка, поверхности - несколько золотистых дубовых листков; прелестная вещица, ничего не скажешь!
– Подарок Сергея Николаича.
– Роза Яковлевна коротко улыбается. Вернулся с курорта и принес. Говорит: рижские, на французской эссенции...
...Роза Яковлевна постаралась отпустить посетителей как можно быстрее, и лишь после этого Орлов подсел к директорскому столу. Наклонив большущую продолговатую голову, посапывая и шурша плащом, он освободил небольшой сверток от ленты, от бумаги - под ними оказалась полукруглая черного бархата коробка; объяснил, довольно посмеиваясь:
– Вы как-то сказали, что к вам без дела, без просьб никто не приходит. Так вот, у меня сегодня - ни дел, ни просьб. А это вам - примите покорно.
Несколько торжественно он откинул верхнюю крышку коробки: внутри, в черных бархатных гнездах помещались три круглых флакона - один, в центре, побольше, по сторонам - поменьше.
– Сказали - редкость!
– простодушно похвастал он.
– Сергей Николаич, ну зачем?
– упрекнула Роза -Яковлевна, чувствуя, что ей - и неловко и приятно.
– Вот так здорово!
– шутливо вознегодовал Орлов.
– Да я вам за один наш корпус давно в ножки поклониться должен!
– Эка, что вспомнили!
– Не вспомнил - не забывал. И сами покоя не знали, и вас замучали.
Новый административный корпус, половину которого отвели под спортивный зал, строили так называемым хозяйственным способом - без подрядчика, сами. Стройка затягивалась, не было, пожалуй, дня, чтобы в торг к Розе Яковлевне не наведывался завхоз детдома Уразов либо не звонил, не заходил Орлов. Требовалось все подряд:
стекло, гвозди, шифер, олифа, краски - не сразу подберешь это в магазинах и сейчас, тогда же, побольше двадцати лет назад, любой стройматериал был проблемой.
– Как же вам откажешь! Вон вы с каким аргументом являетесь, - как скажете, так и придавите, - Роза Яковлевна невольно передразнила: Понимаете, Роза Яковлевна, надо: дети.
– Правильно - дети, - охотно, улыбаясь, подтвердил Орлов.
Не удержавшись, Роза Яковлевна отвинтила золоченую пробку, понюхала.
– Прелесть какая! Спасибо, Сергей Николаич.
– А я, знаете, еще что помню?
– спросил Орлов.
– Как вы нам мандарины отдали.
– Вот это уж не помню.
– Ну, что вы! Вскоре после войны, под Новый год.
Это уж точно - елку мы делали. Позвонили вы и говорите: получили несколько ящиков, первый раз за пять лет.
В магазины, говорите, отдавать не будем - мало, сами продавцы разберут. Решили - в детсады да вашим ребятишкам. Присылайте - берите. Мы их на елку на ниточках повесили. А после раздали. Один парнишечка получил свою долю и за брюки меня дергает: "А с энтимп шариками - чего делать?"