Жили два друга

Семенихин Геннадий Александрович

Демин приблизился к ней, и Зара шутливо толкнула его головой в плечо.

– Уй, какой ты холодный. Изыдь!

Он помолчал, твердой ладонью погладил ее по волосам, как маленькую, ничего не понимающую девочку.

– Как хорошо, что ты есть! – воскликнул он – Что бы было, если бы тебя не было!

* * *

А однажды зимним вечером Зарема пришла радостно возбужденная и с сияющим лицом обратилась к мужу – Поздравь, Коленька. Меня членом комсомольского бюро избрали.

– Поздравляю, – ответил он не сразу и как-то

невесело.

Зарема, вешая пальто, обернулась:

– Почему такой минорный тон? Ты не рад?

– Рад и даже завидую, – усмехнулся он. – Только, знаешь, о чем я подумал?

– О чем же?

– О том, что ты настоящая студентка, а я нет.

– Почему?

– Ты каждый день в кипении, в заботах. С утра и до вечера в коллективе. А я студент вечерний, да еще не работающий. Счетоводом в бухгалтерию идти как-то неловко, а на завод поступать – силенок еще после ранений не набрал. Вот и тоскую по коллективу. Эх, хорошо было в полку. Там ты весь на виду. И тебя поправят, если надо, и ты свое слово всегда сказать можешь. А сейчас что? Только по двадцать копеек в месяц в жактовскую комсомольскую организацию взносы плачу, как инвалид Великой Отечественной войны.

Зарема строго нахмурила брови:

– Брось, Коля, ты отдал народу самое дорогое – свою кровь, свое здоровье. Разве не так? Когда окрепнешь, подыщем тебе и работенку интересную. А пока ты должен помнить слова одного из классиков марксизма, что такое семья.

– Ячейка и основа государства.

– Вот именно, – победно улыбнулась Зарема, – а потому давай-ка разогреем чай да позаботимся об ужине.

Глава третья

В середине апреля даже здесь, в северном городе, зазвенели птичьи голоса. Потеплело ночами, а днем веселое солнце щедро било в окна домов.

В эту ночь приснился Демину сон. Будто снова полевой аэродром и стоянка ИЛа. На деревянном ящике сидит Фатех Рамазанов, его моторист. В руках у него саратовская гармонь с колокольчиками, растягивая ее мехи, оглашая тишину летного поля их звоном, поет Рамазанов, безмятежно жмуря татарские свои глазенки:

Чаю пьешь – орлом летаешь, Водка пьешь – свинья лежишь, Деньга есть – с чужой гуляешь, Деньга нет – к своей спешишь.

– Дура! – прерывает его «папаша» Заморин. – Какую срамную частушку поешь. Да еще перед боевым вылетом.

А Демину частушка страсть как нравится, и он хочет ее даже во сне дослушать, но «папаша» Заморил неумолим.

– Иди-ка лучше командира разбуди, – приказывает он мотористу. – До вылета сорок минут осталось Рамазанов сильно бьет его в бок кулаком – один раз, другой, третий. «Черт побери! – возмущается Демин. – Какое он имеет право так бесцеремонно!» Но следует новый толчок, и Демин открывает глаза Синий от предутреннего света прямоугольник окна, и на его фоне в белой

ночной рубашке с распущенными волосами Зарема.

– Коленька, вставай, – с отчаянием шепчет она – кажется, началось…

Он не сразу освобождается от сонной дремы не сразу берет в толк, о чем говорит Зарема. Даже самого смелого человека житейская неопытность делает беспомощным и робким, когда надо действовать в совершенно новых для него обстоятельствах.

– Зарка, тебя же надо в больницу, – бормочет Демин.

– Спасибо, сделал открытие.

– Зарка, я побегу искать такси.

– Зачем? Родильный дом в трех кварталах. Лучше помоги одеться.

Демин торопливо помогает Заре одеться, морщится слушая ее стоны. Потом он ведет ее по пустынным ночным улицам и утешает:

– Все будет хорошо, Зарочка.

Уже белеет рассвет. Где-то за разводными мостами гаснут редкие ночные огни. У тускло освещенного подъезда родильного дома Зара повисает у него на руке тяжелая и покорная.

– Ой, Коленька, а может, это только показалось.

Может, это пройдет. Подожди, если пройдет, мы снова побредем домой.

Оп останавливается и целует ее побледневшее, в соленой испарине лицо.

– Не целуй меня! – вскрикивает она. – Я сейчас некрасивая…

– Ты всегда красивая, – упрямо перебивает Николай. – Только ты у меня очень мнительная. Может, и правда вернемся домой?

– Идем, Коленька, – покорно соглашается она и вдруг опускается на цементные приступки парадного.

– Нет, это, кажется, всерьез, – говорит Демин.

Они направляются в приемную. Зара, ежась как от мороза, входит в пустынный холл и исчезает за какими-то перегородками. Минут через десять оттуда появляется пухленькая старушка с узелком в руках и сурово говорит:

– На-ка, держи.

– Это что? – оторопело спрашивает Демин.

– Одежонка ее, – добреет старушка, любуясь его замешательством. – Домой, стало быть, отнесешь. А когда за малым придешь, заберешь снова. Понял?

Демин, ничего не ответив, со свертком в руках направляется к выходу. И когда готовится уже захлопнуть за собой дверь, внезапно распахивается в холле окошко под дощечкой «Администратор», и голос молодой рыженькой женщины в белом чепчике раздается ему вдогонку:

– Товарищ Демин. Одну минуточку.

Он отпускает дверь на звенящей пружине и остается в холле. Видит, как уходят в сторону глаза молодой женщины.

– Товарищ Демин, главный врач просил вас позвонить через три часа.

– Хорошо, – послушно отвечает Демин, – я обязательно позвоню.

И это «обязательно» в его устах звучит как-то уж очень строго.

…Сна как не бывало. Он распахивает дверь в комнату, и впервые таким голым и пустынным кажется ему их жилище. Неясная тревога закрадывается ему в душу, и кажется, что во всем мире наступило затишье и нет никаких звуков, кроме тиканья часов на его руке. Позвонить обязательно через три часа. Зара? Разве можно в чем-либо сомневаться. Как бы поскорее прожить эти три часа?