Жирандоль
Шрифт:
– Что это?
– Это у евреев…
– Что с ними? – она шептала, опасаясь задавать нехорошие вопросы вслух.
– Не знаю. – Он тоже почему-то шептал. – Мамка говорила, что они жертвы приносят… кому-то. Наверное, режут их сейчас.
– Шутишь? – По спине пробежал холодок, хоть Ася и не вполне серьезно отнеслась к его словам.
– Нет. – Оказывается, Митька и сам дрожал. – Пойдем в нашу комнату, спрячемся.
В этот миг стон снова выполз из-за угла длинной обшарпанной прихожей и стал карабкаться вверх по стенам. Голос принадлежал женщине. В конце звук
– Давай в милицию побежим? – предложила Ася. Ей категорически не хотелось запираться в Митькиной комнате, уж лучше бежать на улицу, где солнце и люди. Но портфель… И еще ценнейшее пацанячье уважение.
– Нет, мамка не велит к милиции бегать. Лучше уж сами.
– Что – сами?
В квартире раздался вопль раненого зверя, страшный до мурашек. Агнеска рванулась назад, но Митька крепко ее держал.
– Не бойся, они смирные, никого не забижают. Это просто евреи, у них свой бог, свои правила. Посидим тихонько.
– Нетушки. – Она зашипела от возмущения и решительно повернулась, чтобы выйти вон, и плевать, что подумает двенадцатилетний Митька, пусть он вообще больше ее на рыбалку не возьмет. И никуда. Маленькие пальчики решительно взялись за ременную петлю, заменявшую дверную ручку, но высокое полотно в этот миг само распахнулось. Агнесса вскрикнула, Митька закатил глаза и вжался в стену.
– Что тут происходит? – На пороге стоял чернокудрый и черноглазый красавец, похожий на бога Аполлона, каким его описывала всезнающая Инка. Из раздувавшихся ноздрей большого скульптурного носа вырывался пламень, по крайней мере, Агнеске показалось именно так. Бывшая когда-то белой рубаха распахивалась на груди, оттуда торчали блестящие волоски на бронзовой коже.
Аполлон оттолкнул детей и быстрым шагом прошел вглубь квартиры. За ним просочилась незаметная прозрачная женщина с опущенными глазами.
– Здрасьти, – поздоровался вдруг Митька.
– Здравствуйте, детишки. Идите к себе. – Женщина автоматически погладила Митьку по голове.
– Это наша соседка снизу. А это сам еврей. Лев его зовут. – Оказывается, никакой опасности вовсе не наблюдалось, а Митька – сам дуралей.
Ася оттаяла и тут же застыдилась собственной невежественности. Ну как она смела думать, что евреи приносят жертвы в коммунальных квартирах? Она побежала за красавцем и соседкой, уже не спрашивая у хозяина разрешения.
В комнате с открытой дверью лежала молодая пузатая женщина. Она кричала и стонала, обхватив руками подушку и иногда впечатывая ее в лицо. Женщина была красивой: черноволосой, большеглазой, но очень несчастной. Она страдала и, кажется, собиралась отправиться на тот свет. Губы произносили что-то на чужом языке.
– Надо в роддом, давай поедем, Берта. – Прозрачная соседка пыталась взять страждущую за руку, но та вырывалась и мотала головой.
– Не поедет она, – сказал Лев, – не верит медикам. Хочет еврейского ребе и повитуху.
– Нельзя так, Лева. – Соседка оказалась неуступчивой.
Роженица страшно заорала и грубо ткнула пальцем на дверь, приказывая соседке выйти.
– Левушка, не дело это, потеряешь сестрицу, – пропела та.
–
Агнесса стояла у двери, ее никто не прогонял. Ее вообще не замечали. Митька подошел и встал сзади.
– Надо привести врача сюда. Я схожу. – Соседка скривила рот, и только тут Агнесса заметила, что та хромала.
– Нет, как вы пойдете, я сам. – Лев попытался встать, но Берта схватила его за руку, его бронзовая кожа побелела вокруг ее пальцев.
Срывавшийся голос что-то требовательно перечислял.
– Она не хочет врача… Советского врача, – перевел Лев. – Она требует ребе и еврейскую повитуху. Она думает, что это проклятие.
– Давайте я приведу врача! – Ася поскорее выкрикнула звонким голосом, чтобы не испугаться и не передумать. – У меня сестра в мединституте, они все умеют. Тут рядом. Я бегом.
– Что? Кто? – удивился Лев, но Агнеска уже выбежала, и верный Митька не пожелал отставать от подружки, когда вокруг кипели такие нетривиальные события. Отчаянно беременная Берта очередным воплем выбила из головы своего прекрасного брата мысли о чужих детях. Выхода не оставалось: надо просить соседку идти за врачом, но ему чудилось, что уже поздно.
Увидев сестренку, Инесса сразу поняла, что не до шуток. Она похватала какой под руку подвернулся инструмент, медицинскую сумку и побежала за вопившей детворой. Верещанье сыграло исключительно позитивную роль: напуганные сокурсницы тоже побежали за сестрами, и даже вальяжная профессорша соизволила поинтересоваться, не требовалась ли ее помощь. Вопрос повис в пустоте, никто не знал, что случилось у младшей Шевелевой. Аська с Митькой вломились в квартиру спустя полчаса, соседки не было, видать, поковыляла все же за доктором. Запыхавшаяся Инесса взбежала по темной лестнице и опрометью кинулась в заплатанную дверь. Берта задыхалась криком, Лев дрожащими руками лил воду ей в рот, но попадал куда угодно, только мимо губ.
– Что вы делаете? Она же рожает! – завопила Инесса, чуть ли не громче самой роженицы.
– Да. Она не хочет ехать в больницу. – Инесса поразилась, какой Аполлон порхал у кровати этой дурочки, любоваться бы им… – Боится… Она… мы из еврейского местечка, там не принято…
«Как обидно, что такая дремучесть наделена чудесной ангельской внешностью. Что же, повезло этой дуре, есть на кого любоваться», – отстраненно подумала Инесса, протирая руки спиртом: мыть их времени уже не оставалось. Она содрала окровавленное тряпье, накрученное вокруг таза Берты, сильным рывком раздвинула ей ноги.
– Ты помойся, я придержу, – кинула через плечо топтавшейся сзади сокурснице.
Кто-то требовал у Льва чистые простыни, кипяток. Самого его выставили за дверь, в коридор, понемножку наполнявшийся любопытными. Роды понеслись по обычному сценарию, который студенты акушерского отделения выучили назубок. Через положенное время в комнате запищал младенец. Прошла еще мучительная четверть часа, и дверь открылась, отодвинула рукой коридорную темноту. Инесса улыбнулась с порога Льву и удовлетворенно констатировала: