Жирандоль
Шрифт:
– Это что за распиздюлька? – Ее одобрение не осталось незамеченным.
– Ольга Ростиславовна Белозерова. – Имя от – чеканилось громко и звонко.
– Какого хрена? – Вопрос прозвучал деловито, видимо, Тимофей ждал внятного ответа.
– Отдел наглядной агитации, коммунистка с 1912 года.
– У… напугала. – Тимофей презрительно выпятил губу, но голос дрогнул и удивил очередным матюкальным шедевром. – А это кто? – Он указал на Корниевского разделенным надвое тяжелым подбородком.
– Это со мной.
– Что с тобой? Спит с тобой? Боец! Погляди, что у этой контры с чемоданом!
Арсений напружинился,
– Не надо. Это скрипка. – Он рассудил, что от бесславной битвы проку не будет, надо попытаться выплыть в очередном омуте.
– Ха, скрипка!
– Да, скрипка. – Ольга выступила вперед, уперла руки в боки, бедра заплясали гневный танец. – Он мне аккомпанирует. Мы агитбригада. Я пою.
Тимофей уже открыл рот, чтобы гаркнуть очередную непристойность, но Белозерова заткнула его звонким и бравурным «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног». Она пела вдохновенно, голос покрывал и вагоны, и склады, и одурманенные ожиданием обнаженные головы. Люди потянулись, застыли, кое-кто начал подпевать. Ольга требовательно посмотрела на Арсения, тот быстро расстегнул футляр, вытащил скрипку и начал подыгрывать. Если бы великий Антонио Страдивари знал, где и перед какой публикой будет звучать его инструмент!
После «Марсельезы» понеслись «Смело, товарищи, в ногу», «Веди ж, Буденный, нас смелее в бой» и напоследок, глядя на раскрытые черные рты вагонов, «Наш паровоз, вперед лети». Арсений опустил смычок, внутри теснились неуместность и унижение. Наверное, умереть стало бы лучшим решением, чем такой позор.
– Хорошо поешь, – уважительно сказал Тимофей, оценивающе оглядывая певунью от каблучков до кокетливой шляпки.
– Я перед Луначарским пела, и перед Калининым. А с Бубновым мы бок о бок работали. И пели. Знаешь такого?
– Ладно, хватит хер дрючить. По вагонам! – Тимофей отвернулся от раскрасневшейся Ольги и спешно убиравшего в футляр скрипку Корниевского: – По-о-о ваго-о-онам!
Новый состав оказался товарняком, грубо сколоченные доски не пропускали ни воздуха, ни света, но плененная перронным концертом публика предоставила Ольге с Арсением злачные места в углу, подальше от поганой дырки в полу, да и вообще народ загружался в вагоны в приподнятом настроении: всем хотелось наконец-то добраться до нулевой точки, пусть в пустыне, пусть в Сибири, пусть в снегах, но лишь бы не ждать в неизвестности. Пусть уже поселение покажет свое лицо. Или жопу.
Поезд будто почувствовал настроение пассажиров, понесся вдаль к тургайским степям без задержек и обидных простоев. Через два дня в щели уже залетал прихваченный первым морозцем дух степных трав, пыльный, свободный, поперченный перестуком лошадиных копыт и чужими непривычными междометиями. Так разговаривала нерусская удаль, каркала и тянула бесконечные «у» и «?». Скоро конечная станция. Интересно, что там?
До Акмолинска доехали не все: на последнем перегоне повредились пути, снова остановка, мат и уныние. Тимофей отобрал крепких мужиков и сколотил бригаду в помощь четырем слабосильным ремонтникам, неуверенно ковырявшимся в насыпи.
– Хуежуи без лопат! Живо в дрезину, – скомандовал он, но никакой дрезины поблизости не отыскалось. – Ах ты, промандаблядищи, не подогнали! – Он почесал затылок, на лоб легла тень сомнения. – А какими херами я вас кормить-то
Испуганный боец подбежал к командиру и жарко зашептал что-то в ухо. Тимофей рыкнул:
– Охуел? Делай, что велено.
Ерофеев метнулся назад в конвойный вагон и через пять минут явился перед ссыльными в шинели и с вещмешком.
– За мной, шагом марш. Песню запевай.
– Издевается, – вполголоса буркнул инженер, подтягивая к себе двух девочек, шатающихся на худеньких ножках.
– «По диким степям Забайкалья…» – издевательски завела Ольга.
Кто-то подхватил, остальные рассмеялись.
Арсений брел в недружно подпевавшей, повизгивавшей, покрякивавшей толпе и вместе со всеми радовался возможности размять ноги, погонять застуденившуюся кровь по сонным жилам. В грудь залетал озорной хлесткий ветер, дерзко распахивал створки пальто, леденил и будоражил грудь. Ступни с непривычки сначала остудились, а потом сразу согрелись, приятно заныли натруженной, но прочной пружиной. Впереди брели невысокие желтые холмы, которые предстояло догнать и перегнать до темноты. Над головой хлопотливые птицы волновались о скорой зиме.
К обеду приглушилась первая радость, подаренная простором и ветром. Сделали привал на берегу узенького обмелевшего к осени ручейка, попили сахарной воды, пополоскали натертые ноги.
– А где будем ночевать?
– А кушать дадут? – застрекотали самые оптимистичные.
Белозерова сняла свои модные каблуки и шлепала в предусмотрительно прихваченных с собой солдатских сапогах. Узел она привязала к спине, а объемную хозяйственную сумку – к животу. Арсений тоже приспособил свой чемодан на загривок: привязал разодранными штанинами с двух сторон вместо лямок. Пришлось пожертвовать запасными подштанниками, но поход того стоил.
– Честно говоря, я не готовился к такому длительному променаду натощак. – Он вытащил из чемодана рубаху и бережно отрывал от подола полоски на портянки.
– Честно говоря, надо радоваться, что до сих пор живы, – осадила Ольга.
Земля, как оказалось, уже остыла, нежиться на добром солнышке не получалось. Переселенцы встали, собрали разнородный багаж и двинулись дальше. Без песен, без смешков и прибауток. Впереди стелилась равнодушная бескрайность, аккуратно расчерченная напополам старательным перекати-полем. Ни верблюда, ни отары, ни захудалого поселения. Только изредка вскакивал поодаль столбиком суслик, любопытно прислушивался к незнакомым человеческим звукам, прижимал уши к чуткой голове и нырял в норку рассказывать соплеменникам о нашествии двуногих.
Арсений брел, не отрывая взгляда от горизонта. Справа танцевали вальс облака, тень от их пышных нарядов бежала по степи, прикрывая сопки сиреневой поземкой. Слева разлилась беспечная лазурь, сбрызнутая слепившим золотом. Как будто две разные картины. Впереди с обеих сторон, а теперь уже и сзади ни колышка, ни тропинки, ни деревца. Огромное заповедное полотно из зазеркалья. Одна сторона желтая, другая – голубая. И непонятно, какое настоящее, а какое – лишь отражение. Как можно идти в горизонт? Просто в линию, в дымку, в пунктир без опознавательных вех? Разве у такой дороги может случиться конец?